Тохна взмахнул плетью и поехал, но Тюхтень снова упал на землю. Остановили коней. Борлай подошел к нему и взял за рукав:
— Тюхтень, вставай, будет дурить. Поговорим по-добру.
Старик, ожидавший потоков ругани, остановившимися глазами смотрел на жизнерадостное и ласковое лицо председателя. Борлай поднял его.
— Почему не даешь пахать? Мы тебя считали хорошим колхозником, я про тебя в городе так сказал, а ты…
Тюхтень едва шевелил побелевшими губами:
— Всех злой дух погубит.
Борлай положил руку на его дрожащее плечо:
— Это кто тебе, старый, сказал — Сапог или Шатый?
— Будет вам болтать с ним, — прикрикнул Миликей. — День-то, день-то вон какой хороший! Как девка румяна!.. Робить надо успевать, а они трещат.
— Дух… сердить нельзя, — бормотал старик.
Тохна крикнул Тюхтеню:
— Все твои духи, старик, давно подохли: Советская власть для них — как иней для комаров. Дождем их смыло и в Катунь унесло. Правду говорю.
Старик резко выпрямился, махнул рукой на пологий склон бурой горы, которая была до самой вершины покрыта густым лиственничным лесом, и сердито спросил:
— Сами, поди, знаете? Или память потеряли?
Все молчали. Кто не знал старого дерева кам-агач[35] с ярко-красной корой и черной, как грозовая туча, шапкой сучьев на вершине? Корни чугунными лапами уходили в землю, стиснув полуистлевший бубен, подтверждавший, что у подножия этой лиственницы в старину было положено тело самого сильного кама — Чочуша. Матери напоминали детям с малых лет: «Там поселился хозяин долины — горный дух». Отцы полушепотом предостерегали молодых охотников: «Не ходи и не езди вокруг этой горы. Обойдешь вокруг — отрежешь дорогу духу всесильного кама, он рассердится и по следу тебя настигнет».
Борлай по-прежнему мягко сказал Тюхтеню:
— Пойдем посмотрим, что там за священное дерево растет.
У одного из колхозников взял топор и пошел к лесу.
У Тюхтеня отвисла нижняя губа. Он, не глядя на землю, будто сонный, шагнул за Борлаем.
Людская волна хлынула за ними.
Тохне хотелось бежать туда же, но, заметив строгий взгляд Миликея, он остался на коне.
— Пусть бегут, козлы… А мы, ребятки, той порой загончик вспашем, — сказал Охлупнев. — Пашню пахать — не руками махать. Земля болтунов не любит.
4
По крутому склону — ровный да прямой лиственничный лес, только на вершинах ветви как зонты. Единственное дерево коряжистое — кам-агач. Вверху сучья обвили ствол: ни летом, ни зимой самым острым взглядом не пробьешь. Тут жилище горного духа — хозяина Каракольской долины. Дерево украшено белыми ленточками — следами молебствий. Рядом возвышался холм камней — подарки духу. Борлай широко шагал к лиственнице, ни разу не оглянулся. Толпа то и дело останавливалась, топталась на месте. Женщины прятали головы за спины мужчин, шептали одна другой:
— Горный дух с горы камень спустит… Всех сомнет, косточки целой не останется.
— Хоть бы не в нас, а в него.
Борлай обошел вокруг дерева, отшвырнул шаманский бубен, лежавший на месте погребения знаменитого кама. Бубен пролетел над толпой и с грохотом покатился под гору. Борлай поплевал на ладони, взял топор и со всего плеча вонзил его в ствол.
Толпа шарахнулась в сторону, будто с горы устремился каменный поток.
— Всех задушит старый кам. Сердитый он.
Женщины пятились суматошно и, наступая на длинные полы чегедеков, валились на землю.
Из-под топора Борлая взлетали щепки и падали в толпу. Люди отмахивались от них, а потом опять, двигаясь к дереву, протирали глаза, всматривались:
— Нет крови.
— Ни одной капли! Люди все здоровехоньки! Вот тебе и дух! — крикнул Содонов, захохотал нарочито громко и, выдернув топор из-за опояски, подскочил к дереву.
Лиственница начала вздрагивать чаще. Борлай посмотрел на Содонова и рассмеялся:
— Руби, Бабинас, духа смелее!
Неподалеку на камне стоял Тюхтень, смотрел на вершину дерева и умоляюще повторял:
— Покажись, — жертву принесу.
Рубахи на Борлае и Бабинасе взмокли от пота. Алтайцы арканами обмотали могучий ствол и начали дружно раскачивать. Лиственница пошатнулась, как бы надорванно крякнула и, круша молодые деревья, грохнулась на землю. Люди окружили ее, словно муравьи палку, брошенную в муравейник.
Два топора, звонко перекликаясь, обрубали сучья. Люди осматривали их и отбрасывали в стороны.
Вот топоры дошли до самой чащи, которую старики считали гнездом «хозяина долины».
— Нет духа.
— Наверно, ошибся Шатый. Где-то на другом дереве живет хозяин. А может, в скале, — бормотал Тюхтень.
Люди толкались возле очищенной лиственницы и пожимали плечами.
— Как же так, нет ничего?
На опушке леса Содонов догнал Борлая, долго шел рядом с ним, покашливая, наконец сквозь зубы спросил:
— Много пахать собираетесь? Сеять сколько?
— Сколько успеем.
— Ячмень или пшеницу?
— И пшеницу и ячмень. Даже картошку посадим.
— Я не пробовал картошки.
— А нам из «Искры» привозили. Вкусная! Многие уже ели.
— Я тоже хотел сеять, да одному ничего не сделать.
«Ждет, когда я позову обратно. Торопиться незачем. Пусть поймет, что зря ушел от нас. Не верил, что мы будем хорошо жить. Теперь пусть маленько походит да попросит колхозников — крепче обоснуется! Обожду», — решил Борлай, а спутнику посоветовал:
— Вместе с кем-нибудь посейте.
— Нет, спору много будет. Хуже, чем в колхозе.
Содонов задумчиво мял свою густую бороду.
— А вы знаете, что ваши колхозники делают? — заговорил шепотом. — Утишка подрядил батрака… будто бабе ячменя посеять… А нанимал сам, я знаю. И андазын сам делал. Сегодня пашут.
— Вот так колхозник! Ладно, разберемся во всем.
Они спустились в долину. Там глубокие борозды разрезали луг, словно шелковую шубу земли распахнули: золотистые одуванчики по бокам — как дорогие пуговицы. Земля дышала, теряя легкую испарину.
Борлай вступил в борозду:
— Как глубоко берет плуг! Хорошо!
Миликей Никандрович, поравнявшись с ним, остановил коней и схватил полную горсть жирного чернозема:
— Погляди, Борлаюшка, землица-то какая! Крупитчатая! Хлеб тут подымется, как квашня на хорошей опаре.
— Колхозу надо много хлеба, — сказал Токушев. — В колхозе для всех жизнь будет светлой, как летний день в долине.
К ним подходил Утишка Бакчибаев. Повернувшись к нему, Борлай спросил жестким голосом:
— За сколько батрака нанял?
— Какого батрака? — Утишка растерянно выпучил свои круглые, бурые, бегающие по сторонам глаза. — Я не нанимал. Это баба с дурости придумала.
— А-а, правду говорить не хочешь, байский пособник! — крикнул Токушев.
— Я новой жизни помощник! — Утишка ударил себя кулаком в грудь. — Ты меня не оскорбляй.
— Да ты сам в баи лезешь. Я на собрании вопрос поставлю. Мы тебя из колхоза прогоним.
Их окружила толпа. Многие слышали этот спор, и Борлай задумался: правильно ли он поступил, пригрозив исключением? Чумар Камзаев мог бы ответить на этот вопрос, но он уехал в город учиться. Секретарем ячейки стал Сенюш Курбаев. Надо было поговорить с ним, посоветоваться с Байрымом, с Климовым, с остальными коммунистами, съездить в аймачный комитет партии…
Утишка продолжал кричать:
— Я не уйду! — Даже решил припугнуть: — Меня прогоните — другие сами уйдут от вас.
К ним приближались лошади, тянувшие плуг, и Миликей Никандрович предостерегающе крикнул:
— Эй, посторонитесь! Мешаете борозду вести. — Борлая он упрекнул: — Председатель, не вовремя собрание затеял.
Толпа отхлынула в сторону, и Токушев пошел за плугом. Бабинас Содонов шагал по пласту.
Оглянувшись, Тохна увидел его и крикнул с коня:
— Отец, хорошо мы пашем? А ты сбежал от нас.
Содонов хмуро опустил голову.
Миликей Никандрович одной рукой держал рогаль плуга, а сам посматривал на алтайцев, шагавших справа и слева.
— Землица крепкая. Боронить за плугами не успеем. А мы так: которую сразу засеем, а которую под пар для будущего года, — звенел он. — Годика через два засыплем хлебом! Вот помяните меня, засыплемся!
Алтайцы руками мяли землю, мерили глубину борозд и хвалили работу.
По жирным пластам вышагивали грачи, внимательно высматривая червей.
5
Поздно вечером Борлай ехал в Агаш. С Копосовым он встретился на дороге. Секретарь аймачного комитета партии спешил в соседнюю долину, где алтайцы тоже впервые начинали сеять хлеб.
Они пожали друг другу руки, и Борлай, повернув коня, поехал рядом. Их заседланные кони шли шагом и спокойно покачивали головами.
Токушев подробно рассказал о всех поступках Бакчибаева и о своем отношении к нему. Не раз у него возникала мысль о том, что этот человек не помогает, а мешает колхозу.
