устроим в честь всего что мы не сделали в постели твоей
Давай наполним красным вином стеклянные кубки и вдребезги их о шкаф разобьем
Давай постреляем кровь пустим плоть поджарим лишь самую малость пусть все будет почти что живым
Мы как мясо сырое
Я дичи в жизни не ела, но часто с тобою вела себя будто охотница
Птицу тестом укутай если угодно
Или кость жадно обгладывай
Все равно все в желудках у нас упокоится
А сок аппетитный заблестит на подбородке
Что это уж слишком? Невыносима я для тебя.
И буду твердить я о том что ты никак не мог меня вытерпеть и о том что ничего никогда бы не вышло буду твердить пока ты
мне рот не заткнешь языком своим
И я не хочу перед тобой извиняться
Но хочу на коленях стоять
И чувствовать в глотке твой вкус
И видеть лицо твое когда кончишь мне в рот
Хочу чтобы чернила твои по мне разлились
Узнать хочу расплавит ли соль эта мое нутро если ее проглотить
Я жажду пира
Я с нетерпением жду его но ты это то чего я на самом деле
хочу / хочу
очевидных вещей:
ощутить на себе твою тяжесть
взгляд твой поймать
видеть как ты краснеешь точно закатное небо
и чтоб над головой – потолок твоей спальни
а в открытую дверь лился свет
знать хочу как ты трахнешь меня
как я трахну тебя
хочу видеть тебя под собою
следящим за всем этим цирком что я тут устроила
(только не дай мне его устроить)
протяни ко мне руку дотронься
скажи то чего не говорил никогда
а потом,
когда наши тела засаднят и устанут
обнять ли тебя или ты сам меня обнимешь
вот что мне надо знать
Давай же пир устроим в честь всего что мы не сделали
за долгие годы
в ту ночь
в постели твоей
давай выпьем за то что нас ждет впереди.
* * *
Дверь вела в крошечную прихожую. Анна включила свет, а я огляделся. Потолок тут был до того низкий, что пришлось пригнуться, а из мебели уместились разве что маленький диванчик и кресло. Мебель выглядела подержанной, а занавески наверняка достались Анне от предыдущих владельцев дома, но этнические вязаные коврики, лежавшие на крашеных половицах, и пышные растения в горшках, украшавшие чуть ли не все поверхности в доме, явно появились тут ее стараниями. По стенам она развесила репродукции известных картин, а на полу вокруг дивана высились покосившиеся башенки из книг. Жилище было простое и обжитое. И, судя по всему, любимое.
– Ну что, какого яду тебе плеснуть? – спросила Анна, остановившись посередине и обернувшись ко мне.
Я скинул обувь и пальто.
– Давай ограничимся кофе.
– Погоди секунду, сейчас устрою тебе экскурсию, – бросила она через плечо и зашла на крохотную кухню. – Управимся за полминуты.
Под лестницей рядами стояли холсты и стаканчики с кистями и тюбиками краски. Неподалеку от двери в кухню я заметил мольберт, а на нем – незаконченную картину с наброшенным на нее рабочим халатом, перепачканным краской.
Я скользнул взглядом по предметам, расставленным на каминной полке. Небольшая ваза с белыми цветами, коробок спичек, изящная металлическая статуэтка с чеканными узорами, детский акварельный рисунок, изображавший пришельца. Я жадно выхватывал драгоценные подробности ее жизни, вглядываясь во все эти вещицы, которые она выставила в комнате, впитывал в себя знание, которое едва ли мог получить иными путями. Я всмотрелся в фотографию в рамке, запечатлевшую Анну с сыном, и узнал ее – она уже мелькала в сети. У мальчика было мамино лицо, ее щеки и губы, и золотистые волосы, как у отца. Он держал Анну за руку, и они оба ели мороженое и смеялись.
На стене висело большое зеркало. На запятнанном стекле проступили мрачные очертания моего силуэта.
– Готов?
Я обернулся и увидел Анну у подножия лестницы. Она опустила руку на перила и склонила голову набок – казалось, пока я изучал ее, она точно так же изучала меня.
Пока она поднималась по ступенькам, я смотрел на ее кожаную юбку и представлял, что глажу ее по ноге, как когда-то давно. В то недолгое время, когда у меня было на это право.
Анна зашла в комнатку у самой лестницы, – именно в ней и горел свет. На двери висела приклеенная скотчем табличка с выведенной детской рукой надписью «Комната Джо». В воздухе ощущался едва уловимый запах свежей краски. Спальня была обставлена просто: маленькая кровать, комод, невысокие полки с игрушками вдоль одной из стен. Над кроватью висел огромный плакат с изображением человека в полете, прыгнувшего с горы в озеро.
– Симпатичная картинка, – заметил я.
– Мне тоже нравится, – сказала Анна и, вытянув руку, коснулась края плаката. – До чего забавно: мы сами вешаем такие вот плакаты детям на стены, а когда они вырастают, требуем, чтобы они во всем оставались такими же, как раньше. – Ее губы тронула задумчивая улыбка.
– А где он сейчас? Я про Джо.
– У своего отца, – ответила Анна, опустив глаза. – У нас совместная опека. И это просто ужасно. Я сохраняла брак до последнего, просто потому что не могла вынести даже мысли о том, чтобы его отпустить.
Мне хотелось расспросить ее поподробнее. Узнать все об этой стороне ее жизни, об этой новой ее части, неотъемлемой, будто рука или нога. О части, которая появилась, пока мы были далеко друг от друга, о части, бесконечно важной для нее и совершенно чуждой для меня. Но она скрывала ее, словно что-то интимное. Только по прошествии времени я узнал, что она просто боялась говорить со мной о сыне, боялась, что я тут же сбегу, что не вынесу мысли о том, что она уже вовсе не та женщина – или девушка, – какой я ее помнил. Я был еще одним маленьким мальчиком, которого следовало оберегать и ласково гладить по голове.
– Пойдем, – сказала она, и мы вышли из комнаты.
По соседству с убогой лестничной площадкой была ванная. Анна приоткрыла дверь, и я, заглянув внутрь, увидел белую комнату, отделанную старой плиткой.
