С этими мыслями я поднялся из-за стола и вышел на крыльцо дома.
Всё также крупными хлопьями валил снег. На противоположной стороне реки горели огни ночного города. Было удивительно темно и тихо.
«Вот какая первая ночь зимнего солнцестояния двухтысячного?! Сказка да и только!» — думал я, подставляя разгоряченное лицо падающим снежинкам.
Снежинки падали, таяли на щеках и каплями воды катились за ворот рубахи. Но мне было почему-то приятно.
«Ночь воспоминаний прожитого семнадцатилетия! Семнадцатилетия дорог и странствий! Но какие они сегодня яркие, мои воспоминания! Странно, почему? Наверное, что-то в природе всё-таки меняется. И душа это почувствовала. Поэтому и воссоздает такие яркие образы прошлого. Своего рода итог оставленного позади, — думал я. — А всё-таки хитрюга историк: на мой вопрос: «Что же делать?» так и не ответил. Как он мне сказал тогда на прощание: «Этот вопрос задаёте, как правило, вы, русичи, но не мы, русские евреи, татары или армяне, поэтому ответить тебе я на него не могу. Ответ ты должен найти сам! Только тогда ты поверишь в будущее». Конечно же, дядя Ёша был прав. Ну что он мне мог посоветовать? Только пойти повеситься или удавиться?»
Подышав свежим воздухом, я снова вернулся в дом и, подойдя к открытому сейфу, вынул из него подарок учёного. Вот уже как семнадцать лет бельгийка Пипера служит мне верой и правдой! Чудо-ружье и лёгкое, и мощное! Самое то, для экспедиций и дальних походов. Бывший хозяин двустволки мне тогда сказал:
— Чтобы я его, русского еврея, не забыл. Да разве можно забыть тебя, дядя Ёша? Таких как ты не забывают!
На столе всё также горели свечи. И я поднеся двадцатку к свету, стал рассматривать её вороненую сталь. Как я её ни берёг бельгийку, но следы от наших общих дорог на ней всё-таки остались. Заметно побелели курки, и на ореховой ложе появились новые царапины. Я помнил на оружии каждую потертость и ссадину. Вот эта появилась на Большом Югане, когда в районе юрт Ярцемовых я добывал на зиму глухарей. Тогда неаккуратно прислонённая к стене бельгийка упала на пол и задела рядом стоящую кастрюлю. Вот эта царапина появилась на её ложе в вершине Таза — в районе посёлка Ратта. А эта уже на Колыме, когда течением перевернуло лодку и ружьё утонуло. Я его нашёл тогда на гальке, среди донных валунов и острых камней.
— Ты ведь не стояло у меня в шкафу, — обратился я к оружию. — Так что извини! А потом шрамы воина только украшают, — положил я На место подарок историка.
«Вспоминать так вспоминать, — подумал я про себя. — Таков сегодня день, вернее ночь. В новое тысячелетие я должен забрать из предыдущего всё позитивное и нужное, негативное же постараюсь забыть».
Налив себе бокал гранатового сока и поудобнее усевшись в кресло, я снова погрузился в прошлое.
«Что же там было ещё замечательного, на Мурмане? — стал перебирать я в памяти. — Пожалуй, после прощания с дядей Ёшей ничего… Хотя нет, кое-что было! Удивил один странный пассажир. Студент-третьекурсник, ехавший из Мурманска в Ленинград на учёбу».
Мальчишка, сидя напротив, с увлечением дочитывал «Порт-Артур» Степанова. По его лицу было видно, что юноша искренне переживает гибель любимых героев и сдачу крепости японцам. Докончив последнюю страницу, он закрыл книгу и, увидев, что я с интересом за ним наблюдаю, спросил:
— Вы читали Степанова?
— Читал, — кивнул я.
— Тогда объясните мне, пожалуйста, если, конечно, можете, зачем некоторые русские офицеры, такие, как, например Фок, Сахаров и другие, желали поражения России в войне с Японией?
Вопрос был не в бровь, а в глаз. Прямой и по существу.
— Как тебя звать? — спросил я студента.
— Ярославом, — почему-то покраснел юноша.
— Подходящее имя! — улыбнулся я. — Тут вот какое дело, Ярослав. Все эти офицеры, скорее всего, были потомками русского дворянства, — начал я свои объяснения. — Потомками бывших помещиков-крепостников, которых из поколения в поколение учили ненавидеть свой же народ. Это с одной стороны. С другой, все они, как и их предки, пресмыкались перед Западом и вообще перед иностранщиной. Страдали чужебесием! Есть такая у нас болезнь, у русских… И, в-третьих, они люто ненавидели царскую фамилию. Ведь это она, в лице Александра II, отняла у них крепостных… Заставила из паразитов превратиться в социально активных, фактически в тружеников. Все эти факторы и толкнули потомков дворян в масонские ложи. Масоны же служат не Родине, а ордену, а на кого работает орден, ты, я думаю, догадываешься.
— Смутно, но догадываюсь, — сказал Ярослав. — На того, кто его создал и финансирует…
Последние слова юноши меня удивили. Парень, как я понял, был не промах. Тут либо интуиция, либо откуда-то полученное знание.
— Теперь я понимаю, почему к русской интеллигенции у большевиков было такое презрительное отношение… Почему Менделеев, Попов, Бутлеров, Егор Классен и даже Лев Гумилёв себя к ней не относили.
Упоминание имени Егора Классена меня искренне удивило.
— Неужели ты читал Классена? — спросил я Ярослава.
— Кое-что из того, что нашла для меня мама, — сказал он просто.
— А кто она у тебя? — не замедлил я с новым вопросом.
— Учитель истории в одной из школ Мурманска. Кстати, она хорошо знает того дяденьку, который вас провожал, — заулыбался студент.
«Так вот оно что? — отметил я про себя. — Теперь понятно, откуда у твоей мамы, Ярославушка, появился Егор Классен! Дядя Ёша, как всегда, в своём репертуаре! Подсунул кому нужно работы русского антинорманиста…»
— А папа твой кто? — снова спросил я интересного парня.
— Папа у меня работает на Кольской Сверхглубокой, — с гордостью в голосе сказал Ярослав. — Он иногда такие интересные вещи рассказывает, что аж не верится…
— А кто он у тебя?
— Учёный, геолог! Таких, как он, там много. На Сверхглубокой работает целый институт. Но у моего «Па» своя тема, и она серьёзная!
— Расскажи, если не секрет, — попросил я разговорчивого попутчика.
— Секретов никаких нет. Раньше, правда, дела на Сверхглубокой были «за семью печатями», — начал повествование о работе своего отца юноша. — Но после смерти Андропова всё резко изменилось. В наши дни можно говорить о многом. Вы должны знать, что на Кольском полуострове слой осадочных пород не толстый. Потому на нём и была запущена Сверхглубокая.
— По образованию я ещё и геолог, поэтому то, о чём ты сейчас сказал, мне известно, — кивнул я.
— Но вы наверняка не знаете, что с глубины полтора километра здесь на Мурмане были подняты породы, идентичные лунным! Вы представляете, какое это открытие?!
— Представляю, Ярослав, хорошо это представляю, — к явному огорчению студента, спокойно сказал я. — Скажу тебе больше, что по всей видимости, Луна — наш естественный спутник — рукотворна!
— Надо же! — открыл от удивления рот Ярослав. — Мой папа утверждает то же самое.
— Какое же у твоего папы задание? — спросил я, уверенный, что оно ему спущено сверху, к тому же противоречит убеждениям инженера-геолога.
— А как вы догадались о задании? — посмотрел на меня со страхом студент.
— Догадался из твоих слов, — улыбнулся я.
— Доказать, что лунный грунт и образцы, поднятые буровой с глубины полутора километров, абсолютно разные. А мой папа хочет сделать всё наоборот — сказать людям правду…
— Твой папа — герой! Так ему и передай, — сказал я юноше. — И ещё расскажи ему то, что сейчас от меня узнаешь.
В купе мы были двое. И я, понимая, что студент-мальчишка одарённый и умный, поведал ему удивительное предание о строительстве Луны. Для чего Луна была создана, и какую роль она выполняет. Юноша, не перебивая, внимательно выслушал меня, а потом задумчиво сказал:
— Теперь я понимаю, почему базальты Луны и Земли должны быть разными. Чтобы скрыть подлинную историю человечества. Доказать недоказуемое, что мы все произошли от обезьяны…
Интересно, что студент не спросил, откуда у меня поразившее его знание… Он смотрел мне в глаза как человек, который всё понял, и теперь он просто радуется встрече. Единственный вопрос, который юноша мне задал, так это относительно своего отца. Что ему в такой ситуации делать?
— Проще всего внезапно заболеть и перевестись на другую работу, — посоветовал я студенту. — Уговори, чтобы он это сделал. Своим научно-гражданским подвигом твой па ничего и никому не докажет. «Они» найдут других. Продажных и запуганных, которые сделают то, что «они» сейчас ждут от твоего отца. Плетью обух не перешибить! Во всяком случае на официальном уровне. Пусть проведёт свои исследования и опубликует их в среде молодёжи и студентов. Подпольно, самиздатом. Лучше под псевдонимом, — посмотрел я на озадаченное лицо юноши.
— Я ему всё это передам, — грустно сказал он. — Но захочет ли па идти этим путём? Вот вопрос!
