ехать не хочет.
Женщина эта меня до самого тёткиного дома и довела, проехав ради меня лишние две остановки. Село было большое, а дом тёти Таси — крепкий, добротный. От мамы я знала, что она работала заведующей местной автобазой, была женщиной энергичной, умело командовала мужиками. Но второй раз замуж так и не вышла.
Разомлев в тёплом автобусе, на улице я быстро замёрзла, но, заметив на крыльце аккуратно поставленный за дверью веник, прежде всего тщательно отряхнула обувь от рыхлого снега. Потом осторожно постучалась и вошла в сени. Мальчик, видимо, заметил меня в окно и широко распахнул дверь, едва я протянула к ней руку.
— Здравствуй, Саша, — почему-то смущённо сказала я. — Меня зовут Лариса. Я твоя двоюродная сестра.
— Я понял…
Комната была ярко освещена зимним солнцем. В доме было тепло и чисто. Все вещи стояли на своих, видимо, от рождения мальчика закреплённых местах. Новый цветной телевизор, компьютер с большим монитором на письменном столе, полированная мебель — ничего особенного… Это было неожиданно. Я думала, что найду здесь полный развал и несчастного, убитого горем ребёнка.
На большом обеденном столе, стоявшем посреди комнаты, парила открытая кастрюля свежих щей, запах от которых расплывался до сеней. Чистая тарелка и несколько ломтей хлеба — вот и всё, что я успела заметить. Мальчик, видимо, собирался обедать. Мы стояли друг напротив друга совсем близко и молчали. Потом, спохватившись, он отодвинулся в сторону, приглашая меня войти.
— Заходите… Раздевайтесь. Я сейчас Вам найду мамины тапки…
Я засуетилась у вешалки.
— Не надо тапки… У меня всё своё….
Спрятав своё неожиданное смущение за вознёй с раздеванием, я, наконец, выпрямилась и посмотрела прямо в лицо своего брата.
Мальчик был очень некрасив. Заячья губа, небрежно зашитая хирургом в раннем детстве, выдавалась вперёд грубым рубцом из-за неправильного прикуса. Сросшиеся брови придавали мрачный вид и без того непривлекательной внешности. Взгляд его смягчали только длинные пушистые ресницы, которые слегка вздрагивали, когда он поднимал глаза и напряжённо и вопросительно смотрел на меня… Разговаривая, видимо, сдерживая волнение, мальчик всё время кусал свои губы, от того они были у него неестественно яркими и воспалёнными. Невысокий и худенький, он стоял посреди чисто убранной комнаты, казавшейся почему-то очень большой.
— Вы вот в той комнате располагайтесь, давайте я Вашу сумку отнесу…
Я прошла за ним в маленькую такую же чистую комнату с одной кроватью у стены и тумбочкой рядом с ней. Над кроватью я увидела большую раму с целым коллажем семейных фотографий разных времён. Часть из них совсем пожелтела. Я узнала и свою почти незнакомую тётку, ещё совсем молодую, а на другой карточке она была уже в зрелом возрасте. Я вздрогнула, увидев там и нашу с мамой фотографию, очень давнюю, где мы стояли с ней, обнявшись, весело улыбаясь…
В изголовье кровати был большой образ Богоматери с младенцем. Я удивилась, заметив, что лампадка под ней тщательно вымыта и слабо светится.
— Это мамина комната, — спокойно объяснил Витя. — Она, когда умирала, очень просила, чтобы я за лампадкой следил…
Он помолчал, внимательно наблюдая за мной из-под сросшихся бровей. Потом сказал.
— Вы, наверно, есть хотите… У меня щи горячие, я только собирался обедать.
Есть я не хотела. Но надо было с чего-то начинать, и я кивнула.
— С удовольствием.
Мы сели за стол друг напротив друга. Саша подставил мне полную тарелку дымящихся наваристых щей. Этот мальчик поразил меня в самое сердце. Я ожидала увидеть несчастного осиротевшего ребёнка, голодного и запущенного, но передо мной сидел чистенький домовитый паренёк, тщательно скрывавший от посторонних свой внутренний мир.
— Это ты сам приготовил? — Спросила я, искренне удивляясь.
— Сам. Тётя Паша, соседка, большой кусок свинины дала, она недавно поросёнка зарезала… Мне теперь надолго хватит.
Он помолчал, прихлёбывая щи, а потом сказал, видимо, самое главное, о чём думал в этот момент.
— Если Вы приехали меня в детдом уговаривать, то зря… Я в детдом не поеду. Ни за что не поеду! Меня тут все уговаривают, но я не соглашусь никогда. Вы сами посмотрите — у меня всё в порядке. Как при маме. Я и готовить умею, и за домом присмотреть. У меня ведь корова есть, молока — залейся… Хотите молока? Я и творог сделаю, если захочу. И сметану… Пока мама болела, я всему научился.
Мальчик говорил медленно, словно подбирая слова, но очень основательно.
— А деньги? — Нерешительно спросила я. — На какие деньги ты живёшь?
— Деньги у меня есть… — Оживился мальчик. — Мама хотела машину купить, несколько лет копила, на сберкнижку складывала… А потом… Когда она уже встать не могла, она доверенность на Галину Павловну, на председателя нашего муниципалитета написала… — Заметив мой недоверчивый взгляд, Саша замахал руками. — Нет, нет… Галина Павловна с мамой очень дружила и нам всегда помогала … Она домой не уходила, здесь ночевала, когда мама умирала. А с деньгами… Мы с ней так решили… Галина Павловна каждый месяц снимает понемногу деньги с книжки, и я на них живу. Мне хватает, я на пустяки не трачу. Она и насчёт пенсии за маму начала уже хлопотать.
— Но Саша, тебе нельзя жить одному… Ты ещё не сможешь один… Вот ты, говорят, и школу бросил…
Он ничего не ответил, встал, убрал со стола опустошённые тарелки, поставил их в раковину под рукомойник, висевший у самой двери. Он молчал, и я осторожно продолжила.
— Учиться-то надо, Саша…
— Надо. — Серьёзно кивнул он.
И больше ничего не добавил. Я так и осталась сидеть с открытым в ожидании продолжения ртом. Пауза затянулась. Я решила не спешить со своими советами, сначала разобраться в том, что с ним происходит. Я уезжала из дома так быстро, что не успела сходить к юристу и посоветоваться, как можно поступить в таком случае. Об усыновлении не могло быть и речи, но ведь есть такое понятие, как опекунство… Я мысленно выругала себя за непредусмотрительность.
Затянувшуюся паузу неожиданно и к моей радости прервали: почти без стука вместе с клубами морозного пара в дом вошла грузная молодая женщина с громким зычным голосом. Казалось, она мгновенно заполнила собой всё свободное пространство.
— Шура… — Начала было она, но увидев меня, остановилась и просияла. — Вы приехали, да?! Вы Лариса? Ну, и, слава богу! А то ведь я с ним никак справиться не могу! За ним в пятницу приедут, надо вещи складывать, обо всём договариваться, а он как упёрся… Ну, никакого сладу нет… — И она крепко обняла мальчика, который тут же выскользнул у неё из-под
