Кассирша подозрительно оглядела Отто и Зильке. Ему всего девятнадцать, ей восемнадцать. По документам у них разные фамилии.
— Все в порядке, — из-за плеча Отто сказала Зильке. — В поездке хотим заготовить подарочек Генриху, которым он пополнит «Источник жизни».[71] Пожелайте нам удачи.
Кассирша хмуро выдала билеты, и Отто с Зильке отошли от окошка, стараясь не рассмеяться.
Маленькая шалость в тяжелом, ужасно безрадостном дне.
— «Источник жизни»! — фыркнул Отто. — Сама ж говорила, что нельзя привлекать внимание.
— Я изображаю добропорядочную нацистку.
Они прошли в ресторан, где Дагмар и Пауль уже заказали кофе с бутербродами.
— Ну вот. — Отто положил билеты на стол. — Как говорит мама, все ждут Моисея, и сейчас он принял обличье билета до Роттердама.
— Первый класс, а, Зильке? — сказала Дагмар. — Везет же некоторым.
— Мы же сами так решили, — напомнил Пауль. — И это разумно. Вовсе ни к чему, чтобы на обратном пути у Зильке нашли мои документы. Все гестапо набрано из заносчивой деревенщины. Они обшарят девицу, которая едет третьим классом, но расшаркаются перед пассажиркой из первого. Кроме того, это мамин подарок, так что можем себе позволить.
— Здорово, что ваша матушка сообразила переписать деньги и имущество на Отто, — сказала Дагмар. — Каждой еврейской семье следовало взять в приемыши арийца, чтоб уберег их собственность. Жаль, мои родители не смекнули кого-нибудь усыновить. Глядишь, я бы и сейчас была миллионершей.
— Никто не должен быть миллионером, — ответила Зильке. — Когда-нибудь их не будет вообще.
— Интересно, что бы ты запела, если б миллионером был твой отец, — парировала Дагмар.
— Как приятно, девочки, что вы по-прежнему добрые подруги, — сказал Отто.
Всем было неуютно — наступало время прощаться.
— Ну что, последний сбор Субботнего клуба? — помолчав, сказала Дагмар.
— Надеюсь, нет, — возразил Пауль. — Просто пауза на какое-то время.
— Лучше себе не врать, — сказала Дагмар. — Будет война. Думаете, мы все уцелеем?
Никто ей не ответил.
— Мать не проводит сына в скитания? — наконец спросила Зильке.
— Мы решили, не стоит, — ответил Пауль.
— В данном случае чем меньше евреев, тем лучше, — добавил Отто.
— Ну хоть на пару дней я вырвалась из рабства, — с деланной веселостью сказала Зильке.
Уже несколько месяцев она отбывала «год домашней службы», обязательный для всех незамужних молодых женщин, и открыто ненавидела свою неволю.
— Как тебе удалось получить два выходных? — спросил Отто. — У вас же там как на плантации.
— Именно. Но когда ты бесплатная служанка в чужом доме, кое-что слышишь. И кое-что видишь. И фрау Нойбауэр не хочет, чтобы я просветила герра Нойбауэра.
— Ай да Зильке! — сказала Дагмар. — Всегда своего добьется.
— Неправда, — отрубила Зильке. — Не всегда. А вот ты добьешься.
Опять повисло молчание, все жевали бутерброды.
— Ну, за Субботний клуб! — Отто поднял чашку с кофе. — Вечная верность клубу и друг другу.
Все подняли чашки и повторили детскую клятву из тех счастливых беззаботных дней, когда вместе слонялись по улицам Фридрихсхайна, замышляя очередное озорство.
— Кроме Дагмар, — хихикнула Зильке.
— Не считая Зильке, — усмехнулась Дагмар.
Обе показали скрещенные пальцы и рассмеялись.
— Шутка! — сказала Зильке. — За тебя!
— За тебя! — ответила Дагмар.
Девушки вновь подняли чашки, показав растопыренные пальцы.
Громкоговоритель объявил платформу, к которой подали голландский поезд.
Зильке допила кофе. До отправления еще полчаса, но уже не было сил сидеть и друг на друга пялиться.
— Пошли, мистер Штенгель, — сказала Зильке. — Отчаливаем.
— Привет Англии, — сказала Дагмар.
Все встали.
Отто обнял брата.
— Когда-нибудь свидимся, старик. — Он выдавил улыбку.
— Да, — кивнул Пауль. — Когда-нибудь.
Отто повернулся к Дагмар.
— До свиданья, — сказал он.
Зильке деликатно отошла к выходу на перрон. Пауль шагнул к газетной витрине.
Дали проститься.
Дагмар крепко обняла Отто.
— До свиданья, милый Оттси, — сказала она. Он чувствовал ее аромат. Прядь ее волос щекотала лицо. — И спасибо тебе, от всего сердца спасибо.
— Не могу сказать «мне это в радость», — попытался отшутиться Отто. Потом прошептал: — Я тебя люблю, Дагмар. Я знаю, что больше не имею права это говорить, ты любишь Пауля, но все равно я люблю тебя. И всегда буду любить. Я рад, что теперь Пауль станет твоим защитником, он гораздо умнее меня. Но если я тебе понадоблюсь, я приду. Ты ведь это знаешь, правда? Потому что я люблю тебя. И всегда буду любить.
Дагмар мягко отстранилась.
— Я знаю, Оттси, — улыбнулась она. — Только ты сам не смей об этом забывать!
Отто взял чемодан и поспешил к выходу.
— Вы еще увидитесь, — сказала Зильке, когда он с ней поравнялся.
— Может быть.
Они прошли через турникет и зашагали по платформе, выглядывая свой вагон. Зильке взяла Отто за руку.
Удивленный Отто хотел высвободиться, но Зильке крепко стиснула его пальцы. Они уже давно не ходили за ручку — разве что в детстве, да еще в «Напола», когда Зильке числилась его подружкой.
— Ты не против? — спросила она. — Мы же друзья. И так спокойнее.
— Не против, — искренне ответил Отто.
И впрямь спокойнее. Старина Зильке.
Они шли вдоль шумно пыхтевшего состава.
— Спасибо, что едешь со мной, Зилк. Ты для нас столько сделала.
— Брось. Мы же одна банда. — Зильке чуть пожала его руку.
Пауль и Дагмар тоже держались за руки, через зал ожидания шагая к платформе городской электрички. Оба знали: не хочешь неприятностей — держись уверенно. Иначе остановят, обыщут, унизят, а то еще выкинут из вагона, отнимут бумажник и часы. Нельзя выказывать страх, нацисты его чуют, как собаки.
Надо идти в их манере.
Вальяжно. Вразвалку. Нагло.
— Как говорит Геббельс, если уж врать, то по-крупному. — Пауль выпятил грудь, лицо его застыло в надменной ухмылке. — Внаглую. Если ты еврей, веди себя как немец. Не волнуйся, Даг. Когда Зильке вернется из Голландии, я стану немцем и ты будешь в безопасности.
— Не понимаю, отчего ты еще им не стал. У тебя же была выездная виза. Раз теперь ты — Отто, а Отто — ты, почему он не поехал по твоей визе?
— Нужно действовать наверняка, — сказал Пауль. — Плевать они хотели на еврейскую выездную визу. Надвигается война, и на границе многих евреев заворачивают. Иногда просто по злобе, но еще и потому, что сильно испортились отношения с Англией. Арийцу Отто неприятности не грозят, а завтра Зильке привезет его паспорт.
Дагмар взяла его под руку.
— Ты такой умный! Все до мелочи спланировал. Я бесспорно сделала правильный выбор.
Наутро
Германо-голландская граница, 1939 г.
Состав медленно перебирался на запасные пути — пограничный контроль. Лязг и толчки разбудили Отто.
А ведь думал, что не уснет. Он долго лежал без сна, глядя на секундную стрелку часов, временами появлявшуюся в желтоватых всполохах станционных огней.
И вот снова явь.
Зильке уже встала и умывалась над маленькой раковиной.
Купе — просто загляденье. Воплощенная греза. Уютно, удобно. Все продумано. Пластмассовые стаканы в гнездах туалетной полочки прихвачены ремешками, светильники и зеркала утоплены в стенки; пепельница, подстаканники, возле каждой полки складной столик, аккуратная ниша для обуви. Сплошь медь, дерево и кожа. Славно проснуться в этакой красоте.
Конечно, если она не уносит прочь от всего, что ты знал и любил.
Зильке согнулась над раковиной. Она в юбке, но без блузки. Крепкие, загорелые и слегка веснушчатые плечи перечеркнуты белыми бретельками лифчика. Светлые волосы рассыпались по спине.
Как странно. Невероятно.
Он и Зильке…
— Не переживай и проклинать меня не надо, — намыливая лицо, сказала Зильке. Спокойно. Буднично. Даже весело. Однако в каждом слове натянутой струной звенела память о том, что произошло.
«Как она узнала, что я не сплю? — подумал Отто. — Ведь стоит ко мне спиной, а я не шелохнулся». Но он и раньше подмечал: каким-то образом женщины узнают о том, что им вовсе не предназначалось знать.
Зильке ополоснула лицо и потянулась за накрахмаленным полотенцем, перекинутым через блестящее медное кольцо.
— Было и было. — Зильке насухо вытерлась и раскрыла несессер. — Говорила же, с коньяком перебор.
Она так и стояла спиной к Отто, лежавшему на верхней полке. Ее светлые кудри всего в полуметре от его лица. Сквозь зазор в оконных шторах на плечи ее падал яркий золотистый луч.
Зильке достала тюбик зубной пасты и выдавила полоску на щетку.
