— Ты служил в Польше?
— Так точно, господин штурмшарфюрер!
— Поразвлекся?
— Так точно, господин штурмшарфюрер!
Видимо, фельдфебеля развлекали зверства. Как и многих однополчан, с которыми прошлым сентябрем Пауль участвовал в Восточной операции. Парни «развлекались».
Внутренним взором Пауль вновь увидел восемь трупов на спешно возведенных виселицах. К ногам привязаны камни. Сине-зеленые лица. Распухшие языки — точно огромные багровые слизни, вылезшие из темных пещерок.
Казненные умирали около часа — чтобы палачи успели натешиться.
Как назывался поселок? Райгрод? Витослав? Бяловице? Продвигались так быстро, что названия не запоминались. Блицкриг, писали газеты. Молниеносная война.
Если не считать часа на умирание.
На пыльном пятачке, служившем поселковой площадью, играл эсэсовский оркестр. Пытки и хладнокровные убийства совершались под музыку. Гремели военные марши. Словно победоносная армия поднимала над деревней свой флаг, а не вздергивала корчившееся гражданское население. Гром музыки и рев грузовика, в котором ехал Пауль, заглушали отчаянные вопли изувеченных селян.
Но он все видел.
Рты женщин и детей распахнуты в беззвучном крике.
Точно немое кино, снятое в аду.
— Нет ничего слаще победы, а? — сказал эсэсовец.
— Так точно, господин штурмшарфюрер!
Да уж. Невообразимая сладость победы, которая страшнее поражения. В точку.
— Разденься, — приказал фельдфебель.
Пауль снял сапоги, ремень с подсумком, китель, брюки, исподнее и голый встал навытяжку. Врач-эсэсовец выискивал подозрительные расовые признаки.
— Значит, евреи тебя не обрезали? — Подхватив ладонью член Пауля, врач его оглядел, точно фермер, оценивающий быка.
— Нет. Они современные люди, вовсе не религиозные.
— Что ж, очень мило с их стороны, — сказал лекарь и, от души рассмеявшись, добавил: — Иначе нелегко бы тебе пришлось в банные дни.
Врач взял кронциркуль. Пауль решил, что предстоит измерение члена, но лекаря интересовала его голова.
— Что ж, отличный череп, — одобрительно кивнул врач. — Тевтонская форма, истинно арийские лобные доли.
— Благодарю, герр доктор!
На стене висел плакат с изображением типично еврейского черепа. Главная особенность — скошенный лоб. Разумеется, обладатель такого черепа выглядел подлым пройдохой.
Пауль вспомнил симпатичного отца. Красавицу мать.
Нет, нацисты и впрямь безумны. Неужто они всерьез верят в эту муру?
Пауль знал, что при поступлении в «Напола» Отто прошел такой же осмотр. Один еврей, другой немец, и никакой разницы. Но якобы самая передовая армия полагала, что линейкой измерит «ценность» крови.
Удовольствовавшись доказательствами расовой чистоты, врач занялся состоянием здоровья Пауля.
— Зубы.
Пауль открыл рот. У него было пять пломб — на одну меньше допустимого максимума. Поначалу Гиммлер поставил условие: в СС отбирать лишь тех, у кого пломб нет вовсе, кто не носит очки и не имеет прочих изъянов. Для многих, в том числе нацистов, было непостижимо, как такая инструкция могла выйти из-под пера сутулого близорукого мозгляка с крысиными зубами и срезанным подбородком.
К огорчению рейхсфюрера, аукнулись лишения последних двадцати лет: почти ни один молодой немец не соответствовал идеалу господствующей расы, а потому требования к кандидатам в сверхчеловеки были снижены. Если руки-ноги на месте и ты не еврей — годен.
Пауль оделся, и собеседование продолжилось.
— Зачем тебе в СС? — спросил штурмшарфюрер.
Ответ был прост.
Потому что влюблен в красавицу-еврейку. Вскоре придется ее прятать. И чем глубже внедришься в банду убийц, тем легче быть вне подозрений.
План созрел в Польше, где Пауль впервые увидел, что уготовано так называемым недочеловекам.
До тех пор он, как всякий относительно цивилизованный немецкий гражданин, еврей и нееврей, надеялся, что рано или поздно наступит предел и лютая ненависть к «расовым врагам» иссякнет. Евреев лишили прав, собственности, достоинства, безопасности. Ладно.
Но убийства? Массовые убийства? Конечно, нет. Невозможно.
Никто на это не способен. Никто.
И уж всех меньше потомки Баха, Бетховена, Гете, Шиллера, Моцарта, Бисмарка, Гутенберга и Лютера.
Уничтожить всех евреев. Всех?
Невозможно.
И тем не менее…
Может быть, это не планировалось. Может быть, нацисты сами не понимали, к чему все идет. Но в Польше Пауль своими глазами увидел, куда дует дьявольский ветер. Он увидел, что делает внезапная абсолютная власть с людьми в черном — да и в мышастом. Сверхчеловеки творили что хотели.
А хотели они, похоже, убивать беззащитных.
Поляков и цыган, немощных и больных. Но прежде всего — евреев.
Казалось, все происходит спонтанно, почти наугад — без всякой системы и особых приказов. Но в этой молниеносной войне повсюду были мертвые евреи.
Или евреи без малейшего шанса выжить.
Их сгоняли в кучу. Перевозили с места на место.
Куда?
Грузовик, в котором с однополчанами ездил Пауль, эсэсовцы трижды забирали для перевозки человеческой массы, оторванной от родных корней.
— Не увозите! — жалобно плакали дети. — Нас убьют.
— Никто вас не убьет, — отвечали солдаты.
На деревенских площадях они видели виселицы, где болтались все мужчины поселка, но все еще не верили.
— Их не убьют. Все это еврейское вранье. Поклеп на Германию. Их просто отселяют, чтобы освободить место для достойных немцев.
Однако напрашивался вопрос.
Куда отселяют-то?
Спецотряды СС вышвыривают всех евреев из их домов, но куда их деть? Их свозят в городские гетто, которые им не разрешено покидать, объясняли знающие люди.
А что потом?
На месте Гитлера Пауль бы их убил. Они паразиты, и оставлять их на голодное прозябание хлопотно и опасно. Источник заразы. Сопротивления. Свидетели.
Неизбежный вывод: германский путь приведет лишь во мрак и кошмар.
А мать и возлюбленная Дагмар заточены в Берлине.
И вот в грузовике, по тряской дороге пылившем к склепу, в который превратится древняя Варшава, родился план.
— Я хочу вступить в СС, чтобы лучше служить моему фюреру, чтобы раз и навсегда смыть свой семейный позор, господин штурмшарфюрер!
— Молодец, парень, — сказал фельдфебель. — Пожалуй, ты нам подходишь.
Разговор о женитьбе
Берлин, 1940 г.
Новобранец СС обер-ефрейтор Штенгель свернул на Принц-Альбрехт-штрассе и зашагал вдоль Управления государственной безопасности. Стуча коваными сапогами, он шел мимо горемык, ради какой-нибудь печати томившихся в бесконечных очередях. Бесправные просители умоляли о дозволении выжить.
Пауль свернул на Саарландштрассе — кроваво-красную артерию, выводившую на Потсдамерплац. Два луча и островок в центре площади. Всюду стяги. Красно-черные. Красно-черные. Красно-черные. До самого «Хаус Фатерлянда».
Он первый увидел Дагмар.
И выгадал секунду, чтобы упиться ею. Вкусить. Насладиться. Сквозь грохочущий поток машин полюбоваться оазисом покоя и красоты.
Она стояла возле знаменитой Регулировочной башни.
Башня им нравилась. Как всем берлинцам. В 1924 году оба были на ее открытии. Она, маленькая избалованная принцесса, сидела на специальной трибуне, отведенной для городской знати и коммерческих шишек. Он и брат восседали на плечах родителей, стоявших в толпе, что криками приветствовала регулировщика в стеклянной кабинке. На семь метров вознесенный над землей, полицейский управлял светофором, который наконец-то упорядочил хаотическое движение на Потсдамерплац.
Башня стала символом наметившегося экономического возрождения страны. Чудо современной технологии, первое в Европе.
Разумеется, сейчас башню украшали свастики. За семь долгих лет они расползлись по всему городу, который Пауль больше не считал Берлином. Просто нацистский город, столица нацистского края — враждебная чужбина, где сам он был узником.
Пауль вновь взглянул на Дагмар.
Какая элегантная! От модной широкополой шляпы до шнурованных ботинок. Конечно, без чулок, исчезнувших из Берлина, но даже носочки ее выглядят верхом изящества.
На оживленном перекрестке, где туда-сюда шныряли прохожие, Дагмар смотрелась весьма органично. Точно манекенщица, на фоне дорогих магазинов в торговом сердце столицы позирующая для журнала мод. Или персонаж популярных фотоисторий в «Сигнале», — фотоисторий, извещавших фронтовиков, что в Берлине все нормально, столица процветает, а немецкие девушки по-прежнему неотразимы.
Голос за спиной Пауля прервал его грезы.
— Пошли, у меня всего час, — сказала Зильке.
Вечно она спешит.
Однако пришла, как обещала. Никогда не подведет.
