перенес всю свою ненависть и желание отомстить на этих людей, на эти черные грязные стены. Перед его глазами всплывали картины из детства, когда десятки камней летели в сторону его матери и сестры, и Флэк снова забывал себя, он уже не понимал, кто перед ним – мужчины или женщины, дети или старики, он убивал всех подряд. А когда понял, что так ничего не сможет сделать, то остановился, издал дикий крик и воткнул меч в мостовую. Те, кто успел увидеть его глаза в этот момент, потеряли дар речи. Они были черными, совершенно черными, даже зрачки не угадывались. Густая маслянистая жидкость собиралась как слезы в уголках глаз и проливалась на щеки. Руки и меч Странника светились фиолетовым огнем, искры и молнии разлетались от них на десятки метров, а сквозь лезвие в землю уходил поток электричества. Словно молния била в землю, застывшая фиолетовая молния. Странник генерировал столько электричества, что хватило бы на освещение десятков городов. Минуту за минутой он наполнял землю смертью. Когда Флэк вытащил меч, по всему городу, на каждом метре его земли, из-под мостовой вырывались фиолетовые разряды. Они догоняли и убивали тех, кто не успел убежать, они поджигали дома и брошенные лотки с товарами, они выжигали бесхозные тряпки, механизмы на заводах и фабриках. Флэк уничтожал всё. Сизый дым от разгорающихся пожаров стал застилать улицы, то опускаясь, то поднимаясь в такт ветру. Странник смотрел вокруг себя, видел сотни погибших горожан и не мог думать. Желание мстить угасло, желание жить тоже. Он уничтожил этот город, как и говорил Правителю, но не ощутил облегчения. Этим ничего не исправить, – Флэк понял очевидную истину только сейчас.
– Зачем? – обратился он к себе и не нашёл ответа. Бросив меч, Флэк отчаянно стирал с лица черную месть и ненависть, а она всё струилась и струилась. – Ториус! Помоги мне! Господи, неужели во мне не осталось ничего хорошего, ни капли любви?
Флэк посмотрел на свои черные, грязные руки и стал нервно, резкими быстрыми движениями стирать и с них черные пятна. А слезы всё текли и текли. Странник понял, что никто не поможет ему, никто не придет сюда, чтобы утешить его, чтобы простить. Слишком часто в последнее время товарищам приходилось нянчиться с ним, со взрослым, сильным Воином. «Хватит быть мальчишкой, обиженным на весь мир», – твердил себе Флэк. Он проговаривал в голове слова Ториуса о любви, вспоминал Вика с Даяной, рождение их дочери, рассказы Оливера о детстве и продолжал рыдать.
Горло пересохло и жгло от дыма, но Флэк не двигался с места. Сколько прошло времени, он не знал. Когда вокруг нельзя было разобрать ничего из-за дыма, из его глаз перестали литься черные слезы. Они превратились в обычные, прозрачные, соленые. Как и у всех людей. Тогда Флэк встал, взял свой меч и поплелся сквозь дымные улицы к реке. Он не помнил, где остановился и как выйти из этого места. В один момент забыл всё, потому что не хотел вспоминать. Значит, города больше нет. Нет убежища, нет грязи, нет ничего из того, что Флэк так ненавидел. И теперь ему этот убитый город казался родным и даже жалким. Как человек жалеет и подбирает раненую птицу, или изуродованного щенка, так и Флэк жалел свой город. Пусть он был ужасным, достойным быть уничтоженным, но Странник любил его. Да. Здесь, на этих улицах, укрытых трупами, как коврами, он понял, что совершил нечто страшное. Непростительное. И понял, что на самом деле любил этот город. Он понял всю бессмысленность своей ненависти. Если бы он умел любить и прощать раньше… Если бы. Но ничего уже не вернуть.
Он вышел к берегу реки, когда опускались сумерки. Если идти прямо по выжженному полю на другой стороне, то можно добраться до дома Даяны. Если Вик и Оливер спаслись, то могут быть там. Флэк нашел брошенную лодку на берегу, вытащил из неё мёртвого старика и переправился через темную реку. Ноги несли его вперед, меч тащился по земле, крепко зажатый в руке. Рана болела, глаза жгло, дышать было трудно. Но он шёл, уверенный в том, что Вик поймет его. Пусть не простит, но и не осудит.
Дым от пожарищ добирался и сюда, затуманивая путь. Когда солнце опустилось за горизонт, Флэк выбрался из едкого тумана и шёл по улочкам маленького пригородного поселения, замечая, как резко задвигаются шторы и захлопываются окна, когда он проходит мимо домов. Теперь Странника боится весь Лиман. Ни один человек не будет его уважать, только испытывать страх.
Окна дома Даяны были темными, но Флэк всё равно постучал. Ему не открыли, и тогда он толкнул дверь. Она открылась. Внутри было темно и тихо. Спрятав меч в ножны, Странник прошёл в самую дальнюю комнату и осторожно приоткрыл дверь. В спальне горел ночник. В углу сидел Оливер, грязный, со спутанными волосами, и смотрел в одну точку. На кровати лежала Даяна, около неё сидел понурый Вик. Акушерка тоже была здесь, она качала ребенка, медленно вышагивая от одной стены комнаты к другой. Когда Флэк открыл дверь, все обернулись на него.
– Пришёл, значит, – язвительно сказал Оливер.
– Да.
– Зачем ты сделал это, Флэк? Сколько раз ещё мне придется задать тебе этот вопрос? – голос Вика было не узнать, хриплый, глухой, как у старика.
– Не знаю. Хотел отомстить.
– Отомстил?! – Оливер вскочил и бросился на Флэка, ударив его по лицу. Странник отклонился, но удержался на ногах.
– Нет. Мне кажется, я этого на самом деле не хотел, – Флэк понимал, что его слова звучат глупо. Но не знал, как объяснить свои мотивы.
– Я говорил тебе, чтобы ты шёл к Мэй. Зачем ты полез в перепалку с Правителем? Ему же и надо было подначить тебя. Почему ты такой глупый? Как бестолковый пацан! – Вик повысил голос, но заметив, как тревожно дернулось лицо Даяны, замолчал.
– Идиот. Погубил нас всех, – Всадник с досадой махнул рукой и вернулся в свой угол. – Странно, что метка всё ещё не сработала. Ты подумал вообще о последствиях?!
– Нет, – честно признался Флэк. – Я вообще не думал в тот момент. А вот потом. Знаю, что вы не поймете и не простите. Я и сам… Мне трудно говорить. И нет никаких объяснений.
– Простите его, – шепнула Даяна. – Флэк хороший. Помогите ему, ещё раз.
– Молчи, милая, – наклонился к ней Вик. – Не трать силы.
– Что с ней? – Флэк вдруг испугался и подошёл ближе.
– Ничего хорошего, – буркнул Оливер.
– Не выкарабкается, – добавила акушерка, до этого
