Только тут я сообразил, что мне, наверное, двенадцать или тринадцать лет и заметил свои ноги в коричневых летних сандалях и белые короткие гольфы. И еще! Во сне я говорил на английском и мой спутник — тоже, хотя мне казалось, что я не знал языка.
Но тут незнакомец неожиданно подмигнул как заговорщик и взяв твердой рукой из моих ладоней листочки — ага! — это список лошадей, бегущих в заездах — молча оттчеркнул ногтем какое-то имя, и вернул взятое.
Я принялся тут же поспешно искать глазами отчеркнутое, но уже почему-то не мог справиться с английским текстом.
Сон заканчивается!
В ужасе я вцепился ладошкой в рукав джентльмена, не зная что сказать. Но тот как-то сразу проник в мои затруднения и быстро наклонившись к моему уху, пунцовому от стыда, шепнул: «В большом заезде победит Эйборн.»
— Эйборн! — с этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул ледяным кончиком ,трости в мой живот.
Он сидел все так же в шезлонге.
Судя по тому, что его поза не изменилась, я спал от силы несколько минут.
— Ты спал три минуты, Герман. Ну рассказывай. Быстро и четко.
Легко сказать, я елегеле ворочал языком и на связный рассказ о том, что только, что видел потратил чуть-ли не целых десять минут. При этом я отчаянно боролся с галлюцинациями: мохнатые гусеницы бражника с трости уже заползли на правую руку генерала — и гадкой гурьбой расползлись по рукаву полувоенного френча вверх к плечу и на грудь. Люминесцентные лампы под кафельным потолком были облеплены мерзскими усатыми насекомыми с кисейными крылышками. Стены бассейна были забрызганы пятнами йода.
— Эйборн! Не нужен нам никакой чертов Эйборн! — гремел надо мной голос Учителя, — Нам нужна Герса. Ты промазал, Герман, промазал. Это был легендарный заезд в Ливерпуле, 1958 года! Самый большой выигрыш за полвека. К финишу пришел никому неизвестный Эйборн. Шансы лошади оценивались как 1 к 66. В тот день он выиграл целое состояние — триста тысяч фунтов стерлингов.
— Кто он? — выдавливаю я из губ с отвращением горячие и липкие слова.
На полу, прямо под шезлонгом Учителя, между деревянных ножек копошились зеленоватые кролики с белыми глазами. Они громко жевали бумагу. Меня подташнивало от чувства гадливости.
— Но ты ему понравился, Герман. Это факт. Он отчеркнул ногтем имя. Эта жадина поделился с тобой выигрышем… Спи дальше. И спрашивай, спрашивай его. И помни, Герман, ты уже не мальчик. Спи!
И я опять провалился в сон, и после двух-трех видений, которые пронеслись перед моими глазами со скоростью ночной молнии, снова оказался на ипподроме. Во сне мои чувства расцвели и обострились необычайно. Бог мой, если бы я мог выбирать между жизнью и сном, я бы выбрал последнее: как глубоко дышит грудь, как пьянит воздух, как свежи краски, как прекрасна толпа людей вокруг меня на трибунах. Я переживал исключительный подъем чувств, и только тогда, когда на беговой дорожке вдруг появилась стайка бегущих рысаков под седоками — стипль-чейс! — я опомнился и принялся лихорадочно искать глазами незнакомца… Вид бегущих лошадей, их округлая масса, чередование бегущих ног, красота быстроты — готовы были разорвать ткань сновидения.
Я с огромным трудом оглядывался внутри сна.
На этот раз я оказался на левой трибуне. И вместо осеннего денька надо мной высился купол яркого летнего неба без единого облачка. Солнце веером светило в затылок. Я впивался в десятки лиц, но человека в шляпе и светлом плаще в йодных пятнах нигде не видел. Кроме того, публика была одета совершенно по летнему. Кто в такую погоду носит плащи! Я уже впал в отчаяние, когда вдруг кто-то дотронулся до меня сзади грубой рукой. Я оглянулся. Это был он! Только без плаща. Незнакомец держал плащ перекинутым через руку, а в пальцах — шляпу… Неприятный взгляд. Небритый подбородок. Папироска в прокуренном рту. Рубашка третьей свежести.
— К чему такой маскарад, мадемуазель, — сказал он скрипучим голосом, — я бы все равно узнал вас.
Мадемуазель? Как это понимать?
Только тут я заметил, что мои стройные ножки обуты в легкие туфельки, с белыми ремешками вокруг щиколотки, и почувствовал на голове тесноту легкой шляпки.
На миг я потерял дар речи и вдруг торопливо заговорил, вцепившись руками в лилейных перчатках в локоть незнакомца: «Ради бога, не говорите мне ни слова! Молчите. Умоляю, молчите, от этого зависит моя жизнь».
Во сне я говорил голосом молодой девушки. Й по-французски!
— Не отвечайте мне! Ни на один вопрос!
— Я не понимаю о чем вы просите, — холодно отстранился незнакомец.
По его лицу пробежала световая складка. Сон заканчивается!
Невероятным усилием воли я сумел перебить ее голос.
— Мьсье, на какую лошадь поставить? Умоляю, от вас зависит вся моя жизнь. Иначе я пущу пулю в лоб. Я проиграл казенные деньги! Венчание завтра!
Субъект помолчал, затем вдруг подмигнул и погрозил пальцем:
— А вы шалун, мьсье, — и полушепотом добавил, — Ставьте на Арктик Принца.
— Арктик Принц! — этим возгласом я пробудился от сна. Это Август Эхо ткнул морозным кончиком трости в голый живот.
Он сидел все в той же скрюченной позе в шезлонге, на самом краю бассейна, но мне показалось, что минула целая вечность.
— Ты спал тридцать минут. Несколько раз звал на помощь. Что случилось?
Вцепившись слабыми руками в сетку, я приподнял огромную тяжелую голову над водой и, как смог связно, перессказал содержание сна.
Зеленые гусеницы покрыли копошащимся слоем руки и грудь генерала, а несколько самых смелых уже карабкались, сгибаясь петлями, вдоль шеи на подбородок. Тадкие кролики с кровавыми глазами грызли ножки шезлонга. По стенам ванны струились струйки йода, похожие на венозную кровь. По воде вокруг моего тела носились стаи черных водомерок. Мир выглядел отвратительным кошмаром!
— Проклятье! — Учитель откинулся на спинку шезлонга и хлопнул по воде тростью. — Ты приснился этой суке, Герман. Она хотела помешать нам. Она до смерти напугана. Арктик Принц! Это еще один ложный след. Он же проиграл тогда, Фаворит пришел вторым и разорил тысячи игроков.
Удар трости разбрызгал по стенам ряску стоячей воды.
— А какой был шанс! Он сам — сам — подошел к тебе. Жадный недобрый старик. Больше он ни за что не подойдет. Ты снова промазал!
— Кто он такой? — снова давил я по капле тягучие липучие слова.
Но Эхо не слышал мой лихорадочный лепет, а я почти не различал его слов — так громко хрустели зубами мерзкие кролики.
— У тебя последний шанс, Герман, — орал Эхо, наклонив лицо над водой, и я видел, как несколько раз его очи, наливаясь кровью, вылетали из орбит и плюхались в воду, — Теперь тебе придется его искать. И знай, я больше не стану тебя будить. Ты сам должен проснуться, сам. Проснуться или умереть. Прощай, мой мальчик.
Я увидел слезы в его глазах — слезы! — он плакал, и с отчаяньем снова ушел на дно сновидения.
Прошло несколько десятков самых разных картин, которые подобно ночной молнии озарили мой бедный мозг, прежде чем я вновь — ура! — не очутился на ипподроме.
На этот раз я находился на центральной трибуне. Публики было мало. Денек выдался пасмурный: значит он будет в плаще!
На этот раз я вел себя с крайней осмотрительностью: одно неверное движение и ипподром исчезнет из глаз. Понимая, что все это мне только, снится, я вел себя так, словно вокруг меня все настоящее. Осторожно пошарив в карманах пиджака, я обнаружил зеркальце. Но во сне нельзя безнаказанно посмотреть в зеркало, нужно обмануть его и я поискал расческу. Ага! Вот она. Так, не выдавая себя, я спокойно достал зеркальце, расческу и, поправляя пробор, мельком заглянул в отражение. Это был я! Я сегодняшний. И даже костюм на мне был тот же самый, в котором я приехал в Питер.
Итак, я — не мальчик и не девушка в шляпке.
Равнодушно спрятав зеркальце и расческу, я осторожно огляделся по сторонам сна. И увидел вдали, в пасмурной хмари контур московской высотки.
Ага, я в Москве.
Сон сторожил каждый мой шаг.
Я прислушался к голосам зрителей на трибунах — мне снилась русская речь. Ты напал на след, Герман! Я заглянул вялым взглядом усталого игрока в программу бегов и успокоился еще больше, увидев там русский шрифт и колонку лошадей третьего заезда с-именами. жокеев.
Арктика
Султан
Лаванда
Надир
Северный черный
Центрифуга
Гepca! Седьмой в заезде значилась Гepca!
Я боюсь дышать.
Осторожно оглядываюсь по сторонам в поисках человека в плаще. Но как сегодня мало народу! Вдобавок стал накрапывать дождь. Теплый. Весенний, Дождь пополам с солнцем. Тут же над трибунами раскрылись зонты, скрывая фигуры и лица.
Нечто важное явно пряталось от меня, отворачивало лицо в сторону.
В двух шагах стояла девушка с собакой на поводке. Но собакам вход на трибуну ипподрома, вроде бы, запрещен? Ни в первом, ни во втором поиске я не видел на трибунах даже маленькой болонки на руках, а тут на натянутом поводке — огромный и злой, как черт, остроухий дог.
