– За беглых, что отпустил… А мог ли я иначе, Василий? – стал пояснять Кондрат, но Зюзин прервал его:
– Я все, все, Кондратушка, знаю… Даже то, как ты сгоряча на допросе Бельмяшеву признался. Уже он и приказ отдал – тебя завтра в кандалы заковать и в Елизаветград с конвоем отправить на суд тайной экспедиции. А что это значит, ты разумеешь: поругание чести твоей да мука лютая – Сибирь.
– Я надежду имею, что Иван Васильевич Гудович или светлейший заступятся за меня. Ведь они-то меня знают…
Чином жаловали, – выразил свою тайную надежду Хурделица.
– Эх, Кондрат, Кондрат! Ты, гляжу, ровно дитя малое. Нашел на кого надеяться! Да Иван Васильевич Гудович переведен далеко отсюда – Анапу у турка сейчас воюет. Ему не до тебя… А светлейший в Петербурге все еще викторию за взятие Измаила с царицей празднует. Балы дает… Челобитная твоя туда и не дойдет. Впрочем, даже если бы Гудович и Потемкин вот тут сейчас были, вряд ли они тебя из беды вызволили. Они и сами за то, что ты, брат, учинил, карают люто!
Хурделица нахмурился.
– Что ж ты мне на Туреччину иль к ляхам тикать прикажешь? На чужбину бежать я не согласный. Сибирь каторжная мне и то краше, – гневным взглядом ожег он Василия.
– Я отечеству моему не изменник и изменников ненавижу! Не будь ты друг мне, я бы с тебя сейчас за такие слова сатисфакцию потребовал, – вспылил Зюзин.
– Прости! – воскликнул Кондрат.
– Ладно, прощаю, – сразу отошел Зюзин. – А ты впредь и думать не моги об этом. Я тебя от лютости пришел спасать и спасу. Вот глянь сюда, и поймешь. – Василий подошел к мешку и стянул с него холстину.
Кондрат вздрогнул. Перед ним лежал труп атлетически сложенного рослого мужчины. Лицо его представляло собой сплошное кровавое месиво. Русые с проседью волосы свидетельствовали, что убитый был человеком среднего возраста, а его крытый черным сукном тулуп, бархатный синий кафтан, такого же цвета широкие шаровары, заправленные в добротные сапоги, свидетельствовали, что принадлежал он к торговым, зажиточным людям.
Как бы отвечая на вопрошающий взгляд Кондрата, Василий вынул из кармана сложенную вдвое синюю гербовую бумагу и сказал:
– Из этого пашпорта, выданного канцелярией самого светлейшего, явствует, что убитый родился в 1757 году от Рождества Христова. Зовут его Дмитрий. Он Дмитриев сын, по фамилии Мунтяну. Молдавский негоциант из Ясс, принявший русское подданство. Занимается барышничеством. Бери сию бумагу, – протянул Зюзин паспорт Кондрату. – В нем – воля твоя.
Удивленный Хурделица машинально взял бумагу и, прочитав ее, хотел снова отдать Зюзину, но тот не принял.
– Не понимаешь?
– Ничего не понимаю! – признался Кондрат.
– Тогда я поясню. Когда Бельмяшев тебя посадил, я тотчас узнал – ведь мои херсонцы ныне караульными по всему Измаилу стоят, – что тебе кнут да Сибирь грозят, и стал думу думать, как тебя на волю выпустить. Побег учинить – дело нехитрое, да без документа тебя скоро изловят. Задумался я, а тут мне Громов и докладывает: «Ваше благородие, в одной хате купца-молдаванина дружки при дележе выручки кистенем насмерть пришибли». Такое у нас сейчас частенько встречается – поналетели сюда в Измаил, как воронье на падаль, всякие мародеры да барышники. У солдат трофейное золото выманивают. А при дележке часто до поножовщины доходит. Этому я не слишком удивился, да Громов мне в руки бумагу тычет: «Ваше благородие, казны при убитом не найдено, а пашпорт есть. Может, сгодится!..» – «Почему ты думаешь, что сгодится?» – спрашиваю его. «А вы поглядите в пашпорт получше», – улыбнулся Громов. Поняли мы тут, что думка у нас одна – тебя выручать. Прочел я пашпорт и говорю Громову: «Скажи, друг, а убиенный схож на его благородие Кондрата Ивановича?» – «В том-то и дело, что фигурой схож… А лицо изуродовано». Тогда я взял Травушкина – он, как и Громов, человек верный, и пошел за убитым. А сюда послал ефрейтора, чтоб часового у твоего каземата сменил да меня ожидал. Теперь понял?
– Понял! Но что ж тогда, Василий, мне навечно в молдаванах быть? Как же это так… – растерянно проговорил Кондрат.
– Да очень просто, – перебил его Василий. – Сбрось мундир да одевайся в то, что на мертвом. А мы пособим тебе в машкараде этом. – И он обратился к стоящим в стороне Громову и Травушкину: – Ну-ка, братцы, помогите переодеться его благородию!
Времени на размышления было мало, а воля, которую он получал вместо темного каземата, унижений, пыток, была пленительна.
– Пойми, Кондратушка, ты навек вольным будешь. На молдаванина ты схож. Уедешь себе в Таврию. Сейчас там молдаван да немцев землей наделяют. Будешь колонистом с жинкой жить. Я к тебе под старость еще внуков крестить приеду. А его, – Василий показал на убитого, – под твоим именем мы предадим земле. Я завтра доложу его светлости, князю Бельмяшеву, что арестованный, то есть ты, убит при нападении на караульного.
– Ох и страшно все это, Василь! Ровно сон дьявольский.
– Да что тут страшного? – усмехнулся Зюзин. – Мы воины, а не бабы какие. За остальное ж не бойся. Завтра я самого князя приведу сюда. Пусть посмотрит. Ведь ты, – он показал на убитого, – на него очень схож. И князь рад будет твоей погибели. Поди, Громову еще награду даст. А ты, друг, плюй на все. Главное – свобода, Маринка… В Сибири железом греметь не будешь.
Доводы Василия окончательно убедили Хурделицу. Он стал быстро срывать с себя офицерский мундир.
Дмитрий Мунтяну
Лязгая зубами от холода, преодолевая отвращение, Кондрат надел вещи, снятые с убитого. Одежда Дмитрия Мунтяну оказалась лишь чуть велика – покойник был немного полнее Кондрата и шире в плечах. Зато бараний тулуп, крытый черным сукном, и выстланные внутри мехом сапоги были впору. Хуже обстояло дело с высокой мерлушковой шапкой молдаванина. Ее серый мех так слипся от крови, что Травушкину пришлось долго тереть шапку снегом, чтобы уничтожить зловещие пятна. Лишь после этого Зюзин разрешил Хурделице нахлобучить ее на голову.
Покидая бастион, Кондрат крепко обнял Ивана Громова, который остался стоять на часах у каземата. Хурделица в последний раз взглянул на убитого. Мертвый молдаванин был уже облачен в его черно-зеленый гусарский офицерский мундир.
Он был так схож на него самого, что холодок страха пробежал у Кондрата по спине. Ему почудилось на миг, что он стал свидетелем своей собственной смерти. «Да, не в бою сгинул казак Кондрат Хурделица!» – пронеслось у него в голове. Зюзин, понимавший состояние друга, быстро вывел его из бастиона.
Тут его уже ждал Селим с оседланной лошадью. Зюзин успел сообщить верному ордынцу о своем замысле. Селим и Кондрат не хотели расставаться, но Зюзин решительно воспротивился их совместному побегу.
