В этом рейсе «левых» пассажиров было немного. Вынужденный снизить планку ежедневной дани Чингисхан зверствовал с особым остервенением, раздавая направо и налево замечания о царившем в вагонах бардаке и обещая лишить подчинённых ему проводниц ежемесячной премии.
День выдался на редкость неудачный. Сегодня у Людмилы «левых» денег не было. То есть совершенно никакого приработка не случилось. Пассажиры, как на грех, попались непьющие, да и на промежуточных станциях никто к ней в вагон не попросился.
Заявившийся с обходом Чингисхан недовольно скривил губы и, сощурив и без того узкие глаза, предложил «расплатиться натурой». В подтверждение серьёзности намерений тут же облапил широкий Людмилин зад и, небрежно сдвинув стоявшую на столе закуску, подсадил на него не ожидавшую такого напора подчинённую.
– Ну что, Милка, может, и в самом деле побалуемся? Родишь стране ещё одного мусульманина, а отец-президент тебе за сироту, на бедность, «Материнского капитала» подбросит!
– Пошёл на хер!!! – испуганно взвизгнула Людмила.
– Тогда плати… – развёл руками улыбающийся Чингисхан. – Пятьсот рублей!
Делать было нечего. Отпихнув не дававшего прохода мздоимца, Людмила слезла со стола, оправила задравшуюся юбку и, отвернувшись, полезла за заначкой… Пока она, заслонясь спиной, чертыхаясь и досадуя, отсчитывала назначенную Чингисханом пятисотку, тот времени зря не терял: уселся на полуразобранную постель, по хозяйски налил себе полстакана водки, выпил, удовлетворённо крякнул и с самодовольным выражением лица захрустел огурцом.
«Сволочь!!!» – привычно отметила это дело Людмила.
По сложившемуся обыкновению полученный от визита Чингисхана стресс она снимала водкой.
Брезгливо отодвинув залапанный начальником стакан, она взяла немытую после чая чашку и на два пальца плеснула в неё из початой водочной бутылки. Привычно, махом, опрокинула в себя отдававшую сивухой жидкость. Поморщилась, выдохнула. Поковырявшись в остывшей картошке, раздражённо отбросила пластмассовую вилку в сторону и с отвращением сплюнула прилипшие к языку и зубам чаинки. Настроения закусывать не было.
Людмила заглянула в чашку, выловила пальцем несколько оставшихся в ней чаинок и, стряхнув их прямо на стол, повторила процедуру распития. Размяв пересушенную сигаретку, закурила.
Приближалась предпоследняя за эти сутки станция. Захолустный провинциальный городок. Ожидать на такой станции шального, при деньгах, но без билета, пассажира – было бы глупо. Но и глупо потерянных денег было жаль.
Докурив сигарету, Людмила раздавила испачканный алой помадой окурок в пепельнице и, наскоро поправив перед зеркалом «боевой» окрас губ, решила, что стрясёт отданные Чингисхану деньги с первого же попросившегося к ней в вагон пассажира.
Со дня смерти матери прошёл год. Пора было ставить памятник. Чтобы не хуже, чем у других. Чтобы по-людски…* * *
Поезд подходил к перрону на такой скорости, словно и вовсе не собирался останавливаться. И на этой скорости в толпе встречающих нужно было выхватить взглядом фигурки двух напряжённо замерших стариков.
Девушка, объявлявшая по вокзальной трансляции прибытие поездов, привычно перепутала начало нумерации вагонов. Наверное, была в очередной раз влюблена.
Увлекаемый только начавшим сбавлять ход локомотивом вагон пронёсся мимо растерявшихся родителей в дальний конец платформы.
– Мама-а-а-а! – закричала перепуганная Лиса, оттеснив проводницу и по пояс высунувшись в открытую дверь. – Бегите, мама! Быстрее! Не успеем!
Господи… и они побежали…
Старая, но ещё сохранившая следы былой красоты, женщина рванулась что было мочи за уходящим вагоном, волоча одной рукой тележку с огромной, набитой домашними гостинцами сумкой, а второй придерживая и направляя под локоть своего слепого мужа. Их порыва и скорости хватило на два или три шага. Потом отец наткнулся на кого-то и остановился, еле удержавшись на ногах, Тележка и вовсе вывернулась из маминых рук и упала, перегородив половину платформы…
Тем временем проводница опустила ступеньки и встала в дверном проёме тамбура, загораживая дорогу рвущемуся спрыгнуть на ходу подростку – внуку бегущей по перрону пожилой пары. В глазах отпечатались наполнявшиеся ужасом и слезами глаза мамы…
Следующий эпизод занял считанные минуты, но потом, в силу сопровождавшего его стресса, почти начисто стёрся из памяти. Лиса смутно помнила, как они с сыном наспех поцеловали маму, обменялись с ней сумками с гостинцами, подхватили отца с двух сторон, и… по-бе-жа-ли…
На губах остался солоноватый привкус с маминых щек…
Мама перед этим плакала.
Опомнились они уже в купе, когда поезд, чертыхнувшись выпущенным из тормозной системы воздухом, тронулся с места.
Любопытствующие попутчики заслонили собой всё свободное пространство, и воздуха в маленьком закутке плацкартного купе не стало. А ведь хотелось дышать! Вернее, отдышаться.
Посыпались вопросы…
«Это твой папа?»
«Красивый, э»…
«Дай бог здоровья»…
«Слепой, да?»…
Проводница сама по себе, безо всякой просьбы, принесла чай, но от денег за него наотрез отказалась.* * *
– Здравствуй, па! Мокрый какой… Давай, я тебя переодену! Ну, мама на тебя и напялила! Как на северный полюс…
Отец беспокойно задёргался и наотрез отказался что-либо с себя снимать. Ни одна из полудюжины последовавших друг за другом попыток не привела к положительному результату.
– Па, ну чего ты упрямишься? Ведь мокрый весь! Давай хоть пиджак снимем?
И так расшатанные нервы готовы были в любую минуту отреагировать на необъяснимую родительскую строптивость слезами. Слезами, в которых смешались жалость, любовь, нежность, отчаяние и долгая, очень долгая разлука.
Отец, судя по всему почувствовал всё это. Он придвинулся поближе, нащупал руками её голову, притянул к себе и зашептал в самое ухо. Громко зашептал:
– Там деньги… Мы собирали… Мне на операцию… Двенадцать тысяч… И документы все там. Не могу ничего снять. Ничего, мне не жарко. Ты не волнуйся, я так посижу. Лучше сумку разбери. Там всё свежее. Ещё горячее. Мамочка старалась…
* * *
Мамочка действительно постаралась… Неподъёмная сумка вместила в себя все горячие пирожки мира, а к ним в придачу котлеты, баклажанную икру, пластиковые бутылки с компотом и ещё массу всякой всячины. Вкусные запахи и ощущение домашнего уюта тут же наполнили собой купе и словно посадили рядом человека, чьи заботливые руки сотворили это чудо для людей, истосковавшихся за время пути по домашней пище.
«Мамочка, спасибо! Вкусно до невозможности! Оторваться нет сил!»
Еды и в самом деле было много. Позвали соседей. В узеньком пространстве между полками плацкартного купе стало ещё теснее. Теснее, но намного уютнее, чем в объятиях «виповских» услуг люксовских вагонов. Их назойливая реклама на огромном, проплывающем за окном, рекламном транспаранте, вызвала у Лисы лишь лёгкую ироничную улыбку – подумалось, что таких хороших людей, как её соседи, в «виповских» вагонах не встретить.
* * *
До цели путешествия добирались ещё три часа. Город, в котором жила хрупкая надежда, встретил бестолковой суетой ярко освещённого вокзала. Хоть бы всё получилось!..
Ловившая машину Лиса загадала, если первое остановленное такси окажется свободным, то и дальше всё пойдёт хорошо и всё у них получится.
Глава 29 Ложь
...
Из авторской переписки:
Слепой отец… Ты опять взялся за то, что нуждается во внимании именно сейчас… Мама просто убивает своими словами. Стала такой беспощадной… Наверно это от накопившейся усталости.
Сказала, что уже всё. И, чтобы никто не смел даже расстраиваться.
Говорит: «Вот подумай, что он для тебя сделал? – Ничего! Ты всегда всего добивалась сама. Так чего тогда так убиваешься? Не надо».
И всё это таким спокойным голосом…
Алешке говорю: конечно, ничего… Только у меня всегда был папа. Мой «па», на которого я всегда хотела быть похожей. Именно он в голодное время, когда не было работы, чтобы прокормить нас всех, пошёл ремонтировать мусорные машины. Простым автослесарем. В эту вонь. И теперь это забыть?
Ладно… Сейчас опять расстроюсь в своём бессилии…
Вот так всегда. Кто тихо и молча тянет воз, те в тени. И, со стороны, они – никчемные люди… Представляешь, несколько раз звонила питерская сестричка. Доводила меня… Спрашивает: как думаешь, до двадцатого июля он не умрёт? Меня дождётся? А то я только тогда смогу приехать.
Падальщица. Отец жив, а она уже едет на похороны.
Алёшка, как услышал, так и замолк с широко вытаращенными глазами… Что мне теперь ему говорить? Что все люди разные? Что есть такие, кто смотрит на нас и наше горе, как на затянувшийся сериал? Сериал, идущий в неудобное время…
