Понятно, что в больницу ко мне он прийти не мог. За двадцать лет совместной жизни мы с мужем очень сблизились. Он был как бы половиной моей, прижать которую к себе порою так хотелось... Казалось, что обниму его, поцелую — и тоска пройдёт, и свет засияет в сердце... Но чужие тела были мне всегда неприятны. Только к маленькому тельцу младенчика я была всегда неравнодушна, даже к внучатам — ведь в этих крошках таились ещё святые души! И вот приходилось отдавать своё грешное тело в руки тех людей, которых посылал мне Бог на моем жизненном пути.
Об этом времени предсказал мне отец Митрофан ещё в 1947 году, когда я к нему приезжала. Но тайну этой беседы с отцом Митрофаном я до смерти не открою. Она записана в жёлтой тетради.
Беседы с евангелистами
Иван Петрович познакомил меня в больнице ещё с одним «братом» - евангелистом. Они звали его «епископом», так как он, в отличие от «пасторов», руководил жизнью их общества по многим городам, разъезжал из одной области в другую. Это был скромный, сдержанный, культурный мужчина лет шестидесяти или больше. «Епископ» (я забыла его имя) лежал в палате на том же этаже, где лежала и я. Он подлечивался, как сказал мне Иван Петрович. Мы ежедневно встречались в столовой во время обедов, ужинов и завтраков. Так как я не садилась за стол без молитвы, осеняла себя крёстным знамением, то веру мою скоро заметили. Но не насмешки, а уважение людей вызывала (даже в те годы) моя молитва. Хотя никто не задавал мне каких бы то ни было вопросов, будто все чего-то боялись. А вот «епископ» часто подходил ко мне, приветливо здоровался, и у нас с ним начинались долгие разговоры.
Я выяснила, что сектанты не знают нашей православной веры, также как и мы не знаем их установок. Им казалось, что мы, православные, не можем молиться Господу, если не имеем перед собою Его изображения (иконы, креста). Как-то утром «епископ» подошёл ко мне, предлагая присесть с ним на диване и побеседовать. Но я отказалась, сказав: «Я ещё не помолилась. Пока не прочитаю утренние правила, не могу беседовать. Господь меня ждёт».
И я уходила в дальние коридоры, становилась лицом к свету и старалась сосредоточить своё внимание на словах молитвы. О, это было гораздо труднее, чем дома перед образами. Но я смотрела на небо, на голые ещё деревья парка. Ведь в каждом сучочке, покрытом ещё морозным инеем, можно уловить дыхание Святого Духа.
— Вы, православные, молитесь на иконы, — говорили мне евангелисты.
— Нет, иконы только помогают нам сосредоточить своё внимание на образе Божием, на том образе, в котором Он открылся людям, сойдя на землю. Иконы для нас как окна, в которые свет Божий на нас изливается. Вы ошибаетесь, считая, что мы кланяемся доске и краскам. Сколько б тогда у нас было божеств? Столько, сколько икон? Но мы верим в одного Бога, как и вы, кланяемся Святой Троице.
— А зачем вы, православные, молитесь святым? Ведь все люди были грешными, один Бог без греха.
Я объясняла:
— Мы поклоняемся не плоти, не телам их, не изображениям их, а Духу Святому, который обитал в теле святого. Ведь написано в Библии: «Вселюсь в них и буду обитать в них...» И ещё написано: «Или вы не знаете, что тела ваши суть храмы Духа Святого, что Дух Божий живёт в вас». Поэтому, прославляя святых, мы славим Господа.
Евангелисты думали, что мы, православные, не знаем и не читаем послания святых апостолов. Конечно, евангелисты знали тексты Священного Писания лучше меня. Они могли, не имея в руках книги, сказать, в каком послании, в какой главе и под какой цифрой стиха написаны те или другие слова. Среди нашего православного духовенства я таких знаний не встречала, впрочем, не знания спасают, а вера. Однако и у меня хватало в памяти цитат, которыми я могла подтвердить убеждения православных.
Наши беседы с «епископом», как и с врачом, не носили характера диспутов. Мы, как написано в Евангелии, «утешались верою общею». Мне было жалко сектантов, так как они не имели никаких духовных книг, кроме Библии. Правда, они читали творения Иоанна Златоуста и восхищались ими. Но другой богословской литературы у них не было. Иван Петрович как-то сказал:
— Жаль, что сейчас нет богословов, которые смогли бы разрешить наши недоумения...
— Как нет? — с жаром сказала я. — Есть и всегда будут. Вот выйду из больницы и познакомлю вас.
Так мы почти ежедневно расставались, оставаясь каждый при своём мнении. Углубляться в философию и долго рассуждать не хватало времени.
Иван Петрович говорил:
— Как разобраться простому человеку в вопросах веры? Уж где нашёл Бога — там и держись за Него.
Ещё он любил повторять слова:
— Верил Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность. Так что не за дела, а за веру и любовь даёт Господь Своё Царство, — говорил он.
— Но вера без дел мертва, — возражала я. — Однако у вас-то, Иван Петрович, столько дел милосердия, что за них Господь помилует вас. Вы с утра и до ночи самоотверженно облегчаете страдания людей, вашу любовь и внимание чувствуют все ваши пациенты.
— Это моя работа. А грехи... грехи давят...
Напрасно я уговаривала моего хирурга идти в Православную Церковь, чтобы через Таинство покаяния очиститься от грехов. Он был твёрд в своей вере. Я же горячо и много молилась за Ивана Петровича, утешаясь словами Господа: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
Перед операцией
Подошли великие дни Страстной недели, а я все ещё находилась в больнице. В моем сердце раздавались песнопения святых дней. Благо, что я многое знала наизусть. Я вспомнила, как впервые услышала слова из службы Великой пятницы. Володя был ещё тогда моим женихом, мы сидели с ним вечером в папином кабинете. Летом я в храме наслаждалась церковным пением, особенно мне нравился Володин тенор. И вот я зимой попросила Володю спеть мне что-нибудь. Он долго сидел и напевал нотное «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятного». Голос Володи звучал то тихо, то громче, но доходил до моего сердца. Он кончил свою теноровую партию, замолк. «Ещё что-либо подобное спойте», — робко попросила я. Тогда Володя исполнил опять нотное: «Тебе, одеющагося светом яко ризою, снем Иосиф с древа с Никодимом...» Эти два песнопения навсегда вошли в мою душу. Когда я повторяла слова этих молитв Великого четверга, мне казалось, что я стою и прошу вместе с Иосифом. Только прошу я не Пилата, а Бога Отца:
«Даждь мне Сего странного, Иже не имеет, где главы подклонити...» И вот уже скоро два тысячелетия пройдёт с дней страдания Господа, а много ли сердец зовёт Его к себе с любовью: «Вниди в сердце моё»? А Он все Тот же, жаждущий любви нашей...
Предаваясь таким мыслям, я не могла сидеть в больнице, и вышла на улицу. Было тёплое весеннее утро. Никакие врачи в этот день не работали, так как 22 апреля считалось всеобщим выходным днём (день рождения Ленина). По улицам тянулись бесконечные колонны детей, нёсших в руках прутики со свежей листвой и бумажками, яркими цветами на концах веточек. Кругом было людно, шумно, но я ни на что не смотрела, я пробиралась к ближайшему храму. Я знала, что где-то в этом районе есть действующая церковь, а потому шла и шла. Спросить я никого не смела, но белые узелочки в руках старушек показывали мне, что уже святят пасхальные куличи.
Наконец предо мною незнакомый храм, откуда выходят богомольцы. Я взошла, увидела святую Плащаницу, украшенную белыми цветами, опустилась на колени и с плачем начала изливать перед Господом своё наболевшее сердце. Долго я стоять не могла, сил совсем не было. Приложилась и побрела опять в больницу, имея одно желание: не упасть, дойти до постели. Дошла с Божией помощью. Никто не обратил внимания на моё отсутствие, многие в тот день впервые вышли погулять. Я поняла, что жить, как прежде, я уже не могу: несмотря на долгие недели лечения, сил не было, я совсем изнемогла. Кровь моя была настолько плоха, что врачи решили делать мне вливание чужой крови.
И в первые же пасхальные дни началась эта мучительная процедура. Меня всю трясло, зубы стучали, хотелось бегать, чтобы согреться. Но пришёл Иван Петрович, не велел вставать, так как температура у меня сильно поднялась. Дали грелки, одеяла, понемногу я пришла в себя. Последующие два раза я уже не ощущала такого сильного озноба, видно, организм привык уже усваивать чужую кровь. Я не рассуждала, говорила только: «Твори, Господь, Свою святую волю».
И все же на Пасху я опять сбежала ненадолго домой. Застала Володю, села с ним рядом, целовалась, христосовалась. Обнимала всех детей, слушала их рассказы, думала: «Вот так и в вечности мы все встретимся снова — вот будет радость воскресения!» Час промелькнул, как минута. Дочки пошли меня провожать в больницу. «Не горюйте, теперь уже недолго нам быть в разлуке, скоро операция», — прощалась я с детьми.
Операция
Операцию мне назначили на Пасхальной неделе. Настроение у меня было радостное, праздничное. Никакие обстоятельства жизни не могут заглушить в душе свет Христова Воскресения! Мысль о смерти не приходила мне больше в голову, видно, родные во Христе вымолили у Бога мне жизнь, и я это чувствовала.
