Никита Рябой был обескуражен. В Зимнем просто не было столько вестовых, знающих где искать всех тех людей, которых я только что пересислил.
— Обратись, Никита к Илье, он должен знать, где кого искать и быстро! — последнее слово я прокричал.
Я редко бываю столь несдержанным, поэтому прониклись все, и я уверен, что именно что приволокут посла этого… как там его? Франкенштейна? Финкенштейна! Если еще и по наглой физиономии дадут, так, ничего, Фридрих, дядюшка, преступил многим больше. Чтоб его черти жарили на сковороде с ядовитым покрытием!
— Ваше Величество! — в кабинет вошел Яков Штеллин.
— Яков Яковлевич, хорошо, что Вы во дворце, — я встал за еще одной стопкой бумаги, которая лежала на комоде.
— У нас с Великой княгиней Анной Петровной был урок, –объяснил свой быстрый приход Штеллин.
— Я понимаю, что отвлекаю Вас, но дело столь серьезное, что можно дать детям два-три дня отдыху. Ну, или занять их иными учителями, — я показал рукой на стул. — Присаживайтесь и изготовьтесь писать. Много писать, быстро. У нас полтора часа, за которые Вы обязаны проникнуться теми чувствами, что нынче во мне застилают разум.
— Позволено ли мне будет, Ваше Величество, узнать, что так встревожило Вас? — опасливо спросил Штеллин.
Я рассказал. Красочно, как будто сам в Курляндии наблюдал за жесточайшими событиями. Нужно было постараться передать картину и образы, которые всплывали у меня в голове. Штеллин талантлив, а при правильных посылах, он способен выдать действительно душещипательную статью в газету и журнал.
— Ваше Величество! Это бесчеловечно! — у Штеллина увлажнились глаза.
— Об этом должны знать все русские подданные, у них должны не только увлажниться глаза, они должны рыдать! Это должно стать лучшим делом Вашей жизни, коли не считать, конечно, воспитание моих детей.
— Я сделаю все возможное, Ваше Величество! — Штеллин резко встал со стула, проявляя рвение и верноподданнические чувства.
— Пишите мое обращение к верноподданным! — сказал я и задумался с чего начать. С сакрального. — Мои верноподданные, братья и сестры во Христе, люди, кому дорога Россия!
Так начиналось мое обращение. Так начиналась информационная война против Пруссии.
— К Вам обращаюсь я, православный Российский император, Внук Петра Великого, Петр Третий! Враг вероломно напал… потеряв человеческий лик, забыв заветы Иисуса Христа…нам навязали эту войну, убив, искалечив и замучив страшными пытками православных воинов… отрекитесь от благодушия, от беспечности, встаньте на защиту российского трона и всего нашего великого Отечества. Враг жесток и неумолим…орды Фридриха будут разгромлены, победа будет за нами! — я выдохнул.
Плагиат? Лишь от части. Речь Сталина была и больше и с немного иными нарративами. Но, да — я хотел, чтобы мои слова гремели в вихре эпох, воодушевляли не только нынешнее поколение, но и становились примером для потомков. Чтобы историки изучали слова, говорили о патриотизме православного императора Петра Третьего, а не о тайном поклоннике протестантизма и фанатике гения Фридриха Прусского. Пусть, если темные времена настанут, люди обратятся к опыту предков и будь то Гитлер, или иная мразь, но мы, это поколение дадим урок, как нужно побеждать.
— Это очень сильно, Ваше Величество! — удивленно произнес Яков Штеллин после того, как написал последние строчки.
— Это должно быть завтра в «Петербуржских ведомостях» через три дня, в московской газете. Я дам распоряжение, чтобы организовали быструю доставку в древнюю столицу и моих слов и ваших статей. Работайте здесь и сейчас! Используйте службу вестовых по своему усмотрению. Обязательно дождитесь окончания моего разговора с обер-прокурором Святейшего Синода Яковом Петровичем Шаховским. Я хочу добиться у церкви объявления Фридриха Прусского воплощением Антихриста, — сказал я, наблюдая, как выпучиваются глаза у издателя и учителя.
Яков Яковлевич хотел что-то сказать, возразить. Это было видно по тому, как он хватал ртом воздух, подбирая слова, но так и не решился ничего произнести вслух. Я думал, что объявление Фридриха пособником дьявола могло стать схожим с тем сюжетом, как отнеслась Русская Православная церковь к Наполеону в той истории, которая может сложиться иначе. Уже складывается. Было важным предать предстоящей нелегкой войне сакральный смысл, наделить его нарративами экзистенционального противостояния по принципу «или мы их уничтожим, или будем уничтожены сами». Еще остается память и у дворян и у остальных сословий, как готовилась Москва к приходу шведов Карла XII. Нельзя допустить отношения к войне, как к нечто далекому, «меня» не касающемуся. «Хатаскрайники» должны быть лишены возможности ничего не сделать для общей победы и отсидеться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ничего, Фридриха есть чем удивить. Ой как есть! Но этих сюрпризов крайне мало. Я искренне рассчитывал, что война начнется не ранее, чем через два года. Тогда мы бы уже завершали военную реформу, и наши воинские формирования были бы совсем иными и, смею рассчитывать, более профессиональными. Планировались и учения, ревизия всех интендантских служб, покупка новых телег с рессорами, подготовка коней и заготовка провианта. Был бизнес-план, выверенный, красивый. Но…
Как же так? Рассчитал же, уже понимая, что война будет вот-вот, я стремился оттянуть максимально время, дать возможности повоевать европейцам, чтобы после, в одном решительном сражении, на которое новинок могло к тому времени и накопиться, разбить Фридриха. Показательно, жестко.
Нужно то было всего, чтобы Россия вступила в войну не ранее, чем в октябре. Можно было до этого вести пограничные операции, потом совершить быстрый марш к Кенигсбергу, обязательно победить в сражении за этот город. Жители «города королей» в единодушном порыве станут мне присягать, а я возьму их в подданство. А после «туристический визит» Берлин, с его разграблением. Пусть что хотят, то и кричат, но грабить крупные города я буду. Не ради наживы, а во благо страны. Нельзя допустить того, чтобы война опустошила все резервы России. Нужно выйти не только победителями, но и страной, которая резко увеличит свою экономику. Как это в прошлом-будущем сделали американцы.
И тогда, как русские казаки или русские калмыки будут соскребать позолоту со статуй в парке дворца в Сан-Суси, начнется наземная операция по взятию Константинополя. Хотя город — это не самоцель, или цель, но только для идеологии и обоснования десанта. Нужны Дарданеллы и контроль над Мраморным морем.
Контроль проливов и мощный флот если не сразу, то со временем, поставит крест, или полумесяц, над могилой Османской империи. Турецким гарнизонам в Греции, Сербии, Болгарии придется сдаться.
Вряд ли можно было придумать более лучших раскладов для того, чтобы Стамбул стал Царьградом. Все увязнут в войне, будут ждать от России помощи, готовые закрывать глаза на любые иные действия моей империи, кроме как в Центральной Европе.
Но нужно работать с тем, что имеем.
— Яков Яковлевич, Вы прониклись смыслами? — спросил я Штеллина.
— Более чем, Ваше Императорское Величество! — все еще растеряно отвечал издатель и педагог.
— Тогда работайте! — сказал я и встал, показывая, что разговор закончен.
— Кого-то еще позвать, Ваше Величество! — как только за Штеллином закрылась дверь, в нее протиснулся Илья.
Эта дверь сегодня еще не один десяток раз откроется и не один десяток человек переступит порог моего кабинета.
— Музыкантов ко мне! Из тех, кто во дворце. Желательно Франческо Арайю, — повелел я Илье [Арайя был придворным музыкантом, сочинителем опер и при Анне Иоанновне и при Елизавете Петровне, да и при Екатерине II трудился].
Но пришел Луиджи Мадонис. Пришел быстро, как будто ждал аудиенции в приемной. Кроме того, он принес уже расчерченные нотным станом листы бумаги. Да, чаще всего именно этот скрипач, руководитель придворного оркестра, первым оценивал мои произведения.
Следовало бы отметить, что то, что русский наследник, а нынче уже и император, пишет гениальные музыкальные произведения, привлек в Россию немало хороших музыкантов. Среди приехавших хватало и таких, которые могли бы составить конкуренцию Мадонису и в игре на скрипке и в умении руководить музыкальным коллективом. Однако тетушка не меняла Луиджи, не стану и я. Для моих нужд, умений и навыков этого весьма, при прочих, хорошего музыканта, хватит.
