— Да, монахини, — поддержал ее дворник.
— Ага! — оживился Бобренок. — И сегодня у нее в гостях была монахиня?
Дворник и девушка снова переглянулись и снова покачали головами.
— Не видел, — заявил дворник.
— И я не видела.
Бобренок, уже не слушая их, подошел к комоду, начал внимательно перебирать белье. Ничего не найдя, перешел к шкафу. Обыскав его, с торжеством вытянул голубую вязаную кофту. Взял за плечи, даже встряхнул. Спросил У Павлова:
— В этой кофте была Грыжовская?
Лейтенант, приглядевшись, сказал:
— Кажется, она.
— Поищите, капитан, в передней, — приказал Бобренок Толкунову. — Там на вешалке должна быть синяя косынка.
Действительно, Толкунов нашел косынку почти сразу — пани Грыжовская отличалась если не педантизмом, то аккуратностью: косынка была сложена и лежала в ящике для всяких мелочей — шарфов и перчаток.
— Ты считаешь?.. — неуверенно спросил Толкунов. — Считаешь, что эта стерва Грыжовская?..
— Она переоделась, — подтвердил Бобренок. — И проделывала это, по-видимому, довольно часто. Домой заходила Грыжовская, а выходила монахиня. Или наоборот.
— Зачем? — не понял Павлов.
— Два обличья... — начал Бобренок, но, взглянув на дворника и Софию, не стал объяснять, зачем понадобилась шпионке такая метаморфоза. Лишь спросил у дворника: — Скажите, товарищ Синяк, какие остались в городе монашеские ордена? Женские конечно.
— Вы бы у моей жены спросили, она по церквам бегает.
— Я знаю, — нетерпеливо заерзала на стуле София, совсем как ученица, хорошо выучившая урок и стремящаяся продемонстрировать свои знания учителю: — Я могу сказать.
— Говорите, — благожелательно улыбнулся Бобренок. Ему все больше нравилась эта непоседа.
— Когда-то были клариски... — защебетала девушка. — Их монастырь самый большой, это в центре, там, где Лычаковская кончается. На площади...
— Действующие монастыри, — уточнил Бобренок. — Мне нужны действующие монастыри.
— Бернардинок, — ни на секунду не задумалась София. — Это тоже в центре, за рынком. И еще — босых кармелиток...
— Эта босая и ходила к Грыжовской, — вставил дворник.
— Босая? — не поверил Толкунов и вопросительно посмотрел на Павлова. — Неужели?
— Да, они ходят босые или в деревянных сандалиях, — сказала девушка.
— Точно, — подтвердил Павлов, — эта монахиня громко топала. Туфли у нее такие, что ли? Деревянные.
— Где монастырь? — спросил Бобренок. — Босых кармелиток?
— Но ведь вас не пустят, — замахала руками София. — Туда мужчинам нельзя.
— Разберемся... — не согласился майор. — Так где?
— Недалеко от улицы Чарнецкого. Там на пригорке большой костел святого Михаила, за ним сад и монастырь.
— Вот и хорошо, — одобрил Бобренок. — Спасибо вам, товарищ Синяк, и вам, София, а теперь идите, у нас еще важные дела.
Дворник откланялся вежливо — он был человеком мудрым и много видел на своем веку, чтобы чему-то удивляться, а девушка состроила недовольную гримасу: наверно, считала, что ее незаслуженно отстранили от последующих событий, суливших много интересного. Даже попробовала предложить свои услуги.
Бобренок взглянул на Толкунова, и тот поспешно сказал:
— К кармелиткам! Тут и ребенку ясно: Грыжовская там. Никто ее не вспугнул, она не спешила, косынку вон как аккуратно сложила и рацию оставила...
— Да, у нее два жилища и два лица, — повторил свою мысль Бобренок. — На всякий случай. Провал тут, пересидит в монастыре... Кто на кармелитку подумает?..
— А тут явочная квартира. Девушка говорила: какой-то лейтенант крутился...
— Засада, — решил майор. — Ты, капитан, остаешься тут. А мы со старшим лейтенантом — к Карему. Полковник подошлет тебе помощь.
— А как быть с моим патрулем? — несколько смущенно попробовал возразить Павлов.
— Твои солдаты получили приказ возвратиться в комендатуру.
— Тогда жду ваших распоряжений.
— Вы, старший лейтенант, видели Грыжовскую. И должны узнать ее среди монахинь.
— Сложности!.. — вздохнул Толкунов. — С этими монахинями...
— Ничего не поделаешь, военное время, — возразил Бобренок, — и если там шпионское гнездо... Обойдемся без церемоний.
— Я — за! — поднял обе руки Толкунов. — Я вообще давно бы разогнал их. Черные вороны!
— А пока что жди подмоги. И осторожно, прошу тебя. Шпионы теперь смекалистые, и кто ж его знает, может, у них есть какой-то условный сигнал...
— Ну, а мы что, дурачки? — улыбнулся Толкунов. — Попробуй-ка нам палец в рот положить!
13
Иванцив привел товарный состав из Стрыя во Львов, поставил его на запасный путь. Тут паровозная бригада менялась. Иванцив должен был вести эшелон назад в Стрый, а пока у него оставалось примерно два часа, и он вместе с кочегаром и своим помощником Никитой Степановичем Лучуком направился в рабочую столовую.
Лучук немного отстал, шел, глядя, как важно шагает Иванцив, исполненный собственного достоинства, самоуверенный и солидный — элита рабочего класса, машинист паровоза. Лучук размышлял о нем: «Неужели шпион? Неужели завербовали его гитлеровцы? Неужели продался? И за что?»
Дело в том, что вчера Лучука пригласили к коменданту станции, позвали из депо, где проходил профилактику их паровоз, и этот вызов не удивил Никиту Степановича. Старый антифашист, член деповской подпольной организации, чудом спасшийся во время оккупации, вероятно, потому, что в Стрые его не знали — перед самой войной переехал сюда из Коломыи, он возглавлял недавно созданную в депо профсоюзную организацию, привык к разговорам с разным начальством и вызовам даже ночью.
Но этот вызов оказался необычным.
Пожилой, лысый, с красными утомленными глазами подполковник не стал испытывать терпение Никиты Степановича. Сообщил, что он из армейской контрразведки и что Лучука рекомендовал им Андрей Михайлович Будашик. И что они рассчитывают на его, Никиты Степановича, помощь.
Подполковник удовлетворенно кашлянул, давая понять, что он не сомневался в преданности старого подпольщика. И объяснил, в чем именно состоит их просьба.
Сначала Никита Степанович изумился.
Иванцив? Не. может быть! С Иванцивым он работает вместе уже почти месяц и ничего подозрительного не замечал. Правда, не компанейский, прижимистый несколько, но специалист классный, один из лучших машинистов депо. Еще поговаривали: сыновья Иванцива во львовской полиции служили и с немцами на запад подались, однако никто ничего определенного сказать не мог, а языки у людей длинные, и Лучук не привык прислушиваться к сплетням. Но ведь, если такое дело!.. И Лучук пообещал твердо:
