26 ноября 1769 г.
Каких только загадок не задает Господь нашему разуму! Та окаменелость, которую мы нашли в пещере в бухте Анахо, все еще вводит меня в заблуждение самым жутким образом. Ее нельзя отнести ни к животным, ни к минералам, она являет собой сочетание нескольких царств одновременно. Иногда между этими двумя частями возникает напряженность, последний раз очень сильная сегодня в обеденное время. И если составить эти две части вместе, происходит изменение, а также начинается движение внутри напоминающего нерв платинового отростка, который похож на рыбьи жабры или оперение крылатого насекомого. Но откуда он происходит — с небес или с морских глубин? Его поверхность и нутро также производят другие причудливые эффекты. Его грани издают какой-то неопределенный звук, и некоторые предметы сильно поворачиваются, находясь рядом с ним. Этот факт и ужасные рисунки Сперинга дают мне основание предполагать, что пещера в бухте Анахо может состоять в родстве с пещерой на острове Бло-Юнгфрун в заливе Кальмарсунд, о которой под большим секретом поведал мне профессор Линней. Поэтому профессор Линней, как только представится случай, вероятнее всего из Лондона, получит камень с отростком, который я решил назвать Девичьим камнем, имея в виду его предполагаемую связь с Бло-Юнгфрун[52].
Второй камень я собираюсь оставить себе для его дальнейшего изучения. Остальные два камня мы по-прежнему ищем среди команды.
27 ноября 1769 г.
Совместно с капитаном Куком, мистером Бэнксом и помощником врача Монкхаузом мы сегодня избавились от пожитков покойного, что вызвало много вопросов и тревожных мыслей. Капитан Кук сослался на закон о карантине и хотел предать все вещи морским волнам. Мы все еще ищем на борту две исчезнувшие части Девичьего камня. Одного из матросов заподозрили в краже и выпороли, но безрезультатно. Если на то будет Божье провидение, все части камня окажутся у меня до того, как мы достигнем мыса Доброй Надежды.
Здесь текст обрывался. Среди бумаг лежало несколько изображений голубянок различной величины — карандашные рисунки и фотографии, вырезанные из различных книг.
«Какого черта? — подумал Поль. — Что-то неясное, связанное с Линнеем и восемнадцатым веком, и смерть дочери? Так вот они какие, эти бессмысленные глупые писатели, которые считают, что кому-то будет интересно читать об их старых семейных несчастьях».
Он вздохнул и подумал о том, что, хотя у него нет своих детей, теперь он все же смутно представляет себе, что потеря ребенка может сделать с человеком. Тоска Микаеля, похоже, прошла несколько стадий — сначала он был раздавлен и не видел почти ничего, как личинка в куколке, а теперь, на финском пароме, безумие с угрозами самоубийства и прочим в полной мере расправило свои крылья: левым крылом была его дочь, правым — тайный документ Соландера. Эти два крыла связывало не что иное, как хрупкое, длинное и узкое тело, склоненное до самой земли под тяжестью горя.
Открылась дверь, и Поль быстро встал с кресла, сложив все бумаги.
Вошел Матти Мието, а вслед за ним Микаель. Микаель поздоровался и улыбнулся.
— Как ты? — спросил Поль.
— Все в порядке… я…
Микаель прервался, сразу же подошел к Полю и взял у него книгу, которую Поль держал в руках.
Поль внимательно смотрел на Микаеля, который тщательно проверял фотографии, рисунки и все письма, и его улыбка становилась все шире.
«Он производит приятное впечатление, — подумал Поль. — Этот писатель на первый взгляд совершенно нормален, и все-таки он законченный псих!»
67
На мгновение Ида представила себе, что такое быть астронавтом. Одна в темноте, внутри странной металлической гильзы, в отрыве от всех контактов. И все же, достаточно парадоксально, бесконечно свободна.
Никаких окон она не видела, только маленькую форточку у самого потолка. Она поудобнее улеглась на жесткой койке и уставилась на световую точку на холодильнике.
Где-то далеко-далеко остался Стокгольм и вся моя привычная жизнь, все исчезло за каких-то несколько дней. Почему Альма никогда ничего не рассказывала о том, чем она занимается?
Тут ей в голову пришла одна мысль, и она достала папку, в которой нашла письмо от Манфреда. Она расстегнула застежку и вынула письмо.
При этом из папки выпала другая маленькая бумага. Это была пожелтевшая газетная вырезка под заголовком:
«Медсестра подает иск на родственников Фрэнка Синатры — хочет получить часть наследства».
Ида узнала вырезку. Именно эту вырезку она видела в лаборатории.
Почему Альма ее сохранила?
Девушка всмотрелась в текст. Вырезка была из американского журнала о знаменитостях «Эсквайр». Красивым почерком Альмы была проставлена дата: июль 1998 г. Некоторые места Альма обвела в кружок красной ручкой.
Медсестра Роза-Анн Картерс, которая помогала Синатре последние годы его жизни, утверждает, что Синатра обещал ей несколько вещей на память, но его родственники отказали ей в ее просьбе. Спор, в частности, касается нескольких конвертов для пластинок с автографами, микрофон, с которым команда «Крысиная стая» выступала на шоу в Лас-Вегасе в шестидесятых годах, и декоративный камень, который Синатра, по словам Картерс, использовал для лечения своего кашля и своих больных суставов.
— Я любила и конверты для пластинок, и микрофон. А этот камень был нашей общей игрушкой, — говорит Картерс, описывая в деталях, как она обычно каждый вечер грела Синатре декоративный камень в духовке.
— Камень придавал ему уверенность и спокойствие, он любил то, что я делала с камнем. Я всегда заворачивала камень в теплое полотенце, и Фрэнк клал его на спину или на грудь, говоря, что никогда за ним так хорошо не ухаживали. Я же не прошу денег, только несколько простых вещей на память, — говорит Картерс, будучи в полной готовности передать дело в суд.
Однако родственники не проявили понимания к претензиям Картерс и вместо этого планируют выставить на аукцион «Кристи» в Нью-Йорке часть наследия Синатры. Вероятно, в частности, будет продаваться статуэтка «Оскара», полученная Синатрой за лучшую мужскую роль второго плана в фильме Фреда Циннемана 1953 г. «Отныне и во веки веков».
Она снова прочла текст.
Фрэнк Синатра. Его декоративный камень. Значит, это может быть…
Ида не закончила свою мысль — ей в глаза опять бросилось письмо от Манфреда, и она быстро отложила газетную вырезку.
Прежде чем начать читать, она рассмотрела саму бумагу. У Манфреда почерк был круглый и размашистый, в отличие от неровного почерка Альмы.
Письмо состояло из нескольких страниц, и она искала на всех оборотных и лицевых сторонах начало. Но начала нигде не было — как будто кто-то выбросил несколько бумаг.
Письмо начиналось с середины предложения:
…я знаю об Альме. Моя любовь к Альме никогда не была пристрастной. Я позволял ей молчать о том, о чем она хотела молчать. Ида, я надеюсь, что когда-нибудь, когда ты станешь старше, она сама расскажет тебе о той боли, которую пережила. Я много раз просил ее рассказать, но от одной мысли ей становится плохо. Это надо уважать. Уважать, что любовь к кому-то не может быть всеобъемлющей. Некоторым людям надо давать возможность молчать и не высказываться, это единственный способ общаться с ними. Эти письма, разумеется, я передаю Альме. Она обещала не открывать их, но поскольку она знает, что я пишу об Еве, т. к. я об этом сказал, я не могу быть уверен в том, что она не трогала конверты. Ведь Ева, как ты поняла, большая открытая рана в душе Альмы.
Но теперь я расскажу об Альме, твоей бабушке.
Альма родилась в 1924 г. и выросла в маленькой деревне под Львовом, в Польше, ныне в Украине. Ее отец позже стал преподавать физику в Варшавском университете, но к тому времени она уже уехала из дома и начала учиться. Ее мать была русской по имени Алина, она помогала крестьянам на соседних участках. Чрезвычайные способности Альмы к обучению обнаружили рано, и она получила возможность учиться в школе во Львове. Похоже, она и там отличилась, поскольку оттуда ее послали прямо в отделение естественных наук гимназии при университете Пилсудского, в которой она тоже пробыла недолго. Ее направили в Германию в Дармштадт, где она стала учиться в классе, куда собрали самых одаренных детей со всей Европы. Там она изучала минералогию, сопромат, математику, физику и несколько языков. И тут в 1939 г. началась война. Каким-то образом здесь мои знания меня подводят. Через несколько лет Альму приняли в подпольное польское движение Сопротивления, и она стала служить в своего рода спецназе. Возможно, как переводчик и, может быть, как эксперт в области геологии. Ну да ладно, к концу войны она попала в плен, когда Красная Армия взяла Восточную Польшу и Альма оказалась в Советском Союзе. Через несколько лет ей удалось оттуда бежать, по крайней мере мне она говорила так. Она сбежала из места под названием Челябинск 47, секретного советского научного города где-то на Урале. Хотя тогда, конечно, едва ли знали об его существовании и еще меньше о том, где он находится. Осенью 1950 г. ей каким-то образом удалось через ГДР попасть в британский сектор Западного Берлина.
