Малюта медлил. Он никогда не торопился, соображая, как лучше поступить — то ли везти в Кремль, то ли оставить у себя и расспросить хорошенько, явившись к царю во всеоружии добытых на дыбе сведений. Но когда решение окончательно принималось, Малюта выполнял его молниеносно. Он вышел на двор и увидел перед собой закованного человека, лицо которого вроде было знакомо. Прежде чем задать первый вопрос, Малюта взял плеть из рук Абдуллина и перекрестил холопа по плечам, да так, чтобы не повредить ни головы, ни шеи:
— Понял, пес?!
— Да я давно понял, боярин, — ответил Шибанов, гремя цепями и опускаясь на колени, чтоб легче снести последующие удары.
— Как звать?! И кто ты таков? — спросил Малюта.
— Шибанов Василий. Стремянный князя Курбского.
— Не врешь?
— Не вру.
— Ну и зачем ты здесь? За каким дьяволом?
— Это уже дозволь не тебе отчитаться, боярин.
— Не мне? А ты знаешь, кто я?
— Знаю.
— Гляди не промахнись, пес!
Малюта велел Абдуллину пересадить Шибанова в обитый железными листами возок и, как стемнеет, везти в Кремль скрытно, поместив в подклеть Тайницкой башни.
— А я впереди поеду. На глаза никому не попадайся. Хлебало заткни, чтобы, не дай Бог, не крикнул!
— Исполню, Григорий Лукьяныч! — ответил Абдуллин, который быстро завоевал доверие Малюты теми же качествами, которыми хозяин пленил Иоанна.
Мифологема о стремянном
I
Новый, 1564 год начался на редкость дурно. Накануне — в декабре — отдал Богу душу митрополит Макарий. Лучшими минутами жизни Иоанн был обязан почтенному старцу, который и на царство венчал, и брак благословил с любимой Анастасией. Митрополит тактично влиял на семейную жизнь молодого государя, наставляя постоянно юную жену. Он часто беседовал с вдовой Романа Юрьевича Захарьина-Кошкина Ульяной Федоровной. Замену мудрому старцу искали недалеко. В самом начале весны официально поставили на митрополитию протопопа Благовещенского собора Андрея, который недавно постригся и в монашестве носил имя Афанасия, с того часа проводя дни рядом — в кремлевском Чудовом монастыре. Новый митрополит знал царя очень хорошо и был осведомлен о многих тайнах дворцовой политики. Интимная жизнь Иоанна для него не загадочна, как для большинства придворных, не говоря уже о московском черном люде. В течение десяти лет протопоп исполнял обязанности царского духовника. Сильвестр, заняв положение подле государя, оказывал Андрею всяческое покровительство. Однако новый митрополит лица не терял и не растворялся в среде кремлевских угодников, правда, и авторитетом прежнего митрополита не обладал.
Со смертью Макария уже никто не отделял Басманова от Иоанна, и ближайшие лет пять-шесть можно смело назвать басмановщиной, которая, в сущности, постепенно и превратилась в опричнину. Самостоятельно Иоанн при всем уме и стремлении к безраздельному господству не сумел бы, выражаясь современным языком, провернуть столь сложную операцию и сломать хребет древнему боярству. Бояре — соль земли русской, сливки средневекового русского общества — располагали колоссальным интеллектуальным, физическим и материальным потенциалом, В последующих военно-административных мероприятиях чувствовалась рука незаурядного и решительного стратега, видевшего будущее России в динамичном расширении границ, главным образом — в западном направлении. Вот почему в Басманове поляки и литовцы угадывали основного врага, а новый сподвижник и фаворит был между тем плоть от плоти древнего боярства. Басмановское боярство относилось к разряду заслуженных.
После полоцкого триумфа Басманов более не хотел терпеть Курбского рядом с Иоанном. Кто-то должен был уступить место. Князь Андрей не вписывался в теперешнее окружение царя. На южные границы посылать его было опасно. Это выглядело бы как подчеркнутая немилость, а польский Киев в двух шагах. Оставалась Ливония. Иоанн в глубине души не верил, что князь отважится уйти к Сигизмунду-Августу. Царя не оставляла мысль, что Алексей Адашев все-таки предпочел темницу измене и не сделал попытки бежать. Несмотря на то что Басманов и Малюта предупреждали царя, Курбский получил назначение в Дерпт.
II
— Холопа твоего изменника словили, пресветлый государь, и люди мои сюда привезли, — сказал Малюта, быстро входя в Столовую комнату дворца, в которой Иоанн сидел за вечерней трапезой с князем Михайлой, братом царицы Марии.
Михайла был юношей изобретательным, умел отвлечь и потешить царя, каждый день придумывая разнообразные удовольствия. О царских удовольствиях писать в современном романе не очень удобно. Альковные тайны, конечно, щекочут нервы читающей публике, увеличивая, и намного, спрос на книгу, но по зрелом размышлении она вряд ли одобрит грубый натурализм, без которого здесь не обойтись. Слишком мало у нас достоверных сведений из неофициальных источников, и слишком явные преувеличения, почерпнутые из мемуаров чужестранцев. Размышляя над деяниями самодержца и сопоставляя различные факты, с учетом того, кто их излагает, скажем, сожалея, что женское лоно не было святым местом для государя всея Руси. К женским прелестям он относился не сообразуясь с христианской и православной традицией. Но, как мы видим, спустя несколько веков западные люди, кичащиеся цивилизаторскими успехами и демократическими воззрениями, не являющиеся противниками равенства в браке и вообще женской эмансипации, вытворяют со слабым и униженным полом Бог знает что и вовсе не возражают, когда другие представители вполне на первый взгляд гуманного нынешнего общества смакуют грубо интимные подробности, снимают их на пленку и обсуждают во всеуслышанье, награждая потом наиболее преуспевших в эксплуатации этой темы деньгами и регалиями. Великий кинорежиссер Федерико Феллини признал существование проблемы эксплуатации секса в искусстве, и его слова звучали как раскаяние.
Что спрашивать с Иоанна, который бы, познакомившись с современным племенем «голубых», транссексуалов и эротоманов, я уже не говорю о профессиональных порнографах и преступных педофилах, весьма удивился обвинениям в свой адрес и, вероятно, воскликнул:
— Боже праведный! Да я монах в сравнении с моими потомками!
Яростный темперамент средневекового человека, крепкое мужское здоровье и легкая возможность любую женщину в необъятной России увлечь в опочивальню, вынудив удовлетворить его внезапно вспыхнувшую похоть, все-таки не влияли на течение государственных дел.
— Я человек! — восклицал он, когда имеющие призрачное право упрекать царя выражали неодобрение, прямолинейно и нудно порицая бесчисленные любовные утехи. — И ничто человеческое мне не чуждо! Бог меня простит!
Я полагаю, что нетерпеливый и не желающий ограничивать собственную фантазию читатель может легко вообразить альковные подробности царских опочивален в кремлевских дворцах, используя для этого щекочущие воспоминания о кинопродукции в том числе и таких замечательных мастеров, как Феллини. А меня, прошу, увольте. Скажу только, что князь Михайла с азиатским бесстыдством и безнаказанностью уговаривал Иоанна вкусить от любого, даже самого богомерзкого плода. Семейственность Малюты была оскорблена, хотя и он подчинялся на пирах общему бесшабашному веселью. Но все-таки он не желал, чтобы в доме на Берсеневке знали о том, что творится на сборищах, где присутствовали склонные к содомскому греху голоусые юноши и непотребные девки или женки, которых сделали таковыми.
III
— Неужто холопа самого Курбского захватили?! — обрадовался государь. — Где он?
— Где ему быть, пресветлый государь! Что заслужил, то и получит! — ответил Малюта. — В ковах, ждет твоих приказаний.
— Холоп? Не дворянин?
— Стремянный.
— Пойдем.
Иоанн редко оставлял трапезу, пусть и для важных дел, но здесь выпал случай особый. Жаль, разумеется, что не Курбского доставили в ковах, но и с холопом побеседовать небесполезно. Малюта похвалил себя за то, что не оставил Шибанова в домашнем застенке на Берсеневке, а велел везти в Кремль. Чутье выручило Малюту. Иоанн наверняка пожелает снять сам первый допрос с близкого к князю Андрею человека. Бегство Курбского глубоко его уязвило. Всевластию царской гордыни был положен предел. Прав Басманов, когда клеймил друга юных лет. Прав! Курбский ударил Иоанна в самое сердце. Ни бегство Глинских, ни князья Ростовские с их изворотливой и одновременно трусливой хитростью, ни бестолковый Турунтай-Пронский, ни бесчисленные боярские дети и дворяне, готовые бежать куда угодно от тягот голодноватой и опасной службы, — никто не в состоянии был так унизить государя, как Курбский, который знал о душевной стороне жизни Иоанна все или почти все.
Иоанна обуял безудержный гнев. Он широко шагал по кремлевским уличкам, не оборачиваясь на Малюту и сопровождавшую охрану, едва поспевавших за ним. Он не произнес ни единого слова, пока не вошел, наклонив голову, в застенок, ярко освещенный факелами, Василий Шибанов стоял выпрямившись, со скрещенными руками на груди. Абдуллин успел содрать кафтан, предварительно расковав.
