— Можно мне получить вина к обеду? — спросил я.
— Только по предписанию врача.
— А до его прихода нельзя?
— Ни в коем случае.
— Вы полагаете, что он все-таки явится?
— Ему звонили по телефону.
Она ушла, и в комнату вернулась мисс Гэйдж.
— Зачем вы нагрубили мисс Ван-Кампен? — спросила она, после того как очень ловко сделала для меня все, что нужно.
— Я не хотел грубить, но она очень задирает нос.
— Она сказала, что вы требовательны и грубы.
— Ничего подобного. Но, в самом деле, что за госпиталь без врача?
— Он должен приехать. Ему звонили по телефону на Комо.
— А что он там делает? Купается в озере?
— Нет. У него там клиника.
— Почему же не возьмут другого врача?
— Шш. Шш. Будьте паинькой, и он скоро приедет.
Я попросил позвать швейцара, и когда он пришел, сказал ему по-итальянски, чтобы он купил мне бутылку чинцано в винной лавке, флягу кьянти и вечернюю газету. Он пошел и принес бутылки завернутыми в газету, развернул их, откупорил по моей просьбе и поставил под кровать. Больше ко мне никто не приходил, и я лежал в постели и читал газету, известия с фронта и списки убитых офицеров и полученных ими наград, а потом опустил вниз руку, и достал бутылку с чинцано, и поставил ее холодным дном себе на живот, и пил понемножку, и между глотками снова ставил бутылку на живот, отпечатывая кружки на коже, и смотрел, как небо над городскими крышами становится все темней и темней. Над крышами летали ласточки и летали ночные ястребы, и я следил за их полетом и пил чинцано. Мисс Гэйдж принесла мне гоголь-моголь в стакане. Когда она вошла, я сунул бутылку за кровать.
— Мисс Ван-Кампен велела подлить сюда немного хересу, — сказала она. — Не нужно ей грубить. Она уже не молода, а заведовать госпиталями — большая ответственность. Миссис Уокер слишком стара, и от нее очень мало помощи.
— Она замечательная женщина, — сказал я, — поблагодарите ее от меня.
— Я сейчас принесу вам поужинать.
— Не стоит, — сказал я. — Я не голоден.
Когда она внесла поднос и поставила его на столик у постели, я поблагодарил ее и немного поел. Потом стало совсем темно, и мне видно было, как по небу сновали лучи прожекторов. Некоторое время я следил за ними, а потом заснул. Я спал крепко, но один раз проснулся весь в поту от страха и потом заснул снова, стараясь не возвращаться в только что виденный сон. Я проснулся опять задолго до рассвета, и слышал, как пели петухи, и лежал без сна, пока не начало светать. Это утомило меня, и когда совсем рассвело, я снова заснул.
Глава четырнадцатая
Солнце ярко светило в комнату, когда я проснулся. Мне показалось, что я опять на фронте, и я вытянулся на постели. Стало больно в ногах, и я посмотрел на них и, увидев грязные бинты, вспомнил, где нахожусь. Я потянулся к звонку и нажал кнопку. Я услышал, как в коридоре затрещал звонок и кто-то, мягко ступая резиновыми подошвами, прошел по коридору. Это была мисс Гэйдж; при ярком солнечном свете она казалась старше и не такой хорошенькой.
— Доброе утро, — сказала она. — Ну, как спали?
— Хорошо, благодарю вас, — сказал я. — Нельзя ли позвать ко мне парикмахера?
— Я заходила к вам, и вы спали вот с этим в руках. — Она открыла шкаф и показала мне бутылку с чинцано. Бутылка была почти пуста. — Я и другую бутылку из-под кровати тоже поставила туда, — сказала она. — Почему вы не попросили у меня стакан?
— Я боялся, что вы не позволите мне пить.
— Я бы и сама выпила с вами.
— Вот это вы молодец.
— Вам вредно пить одному, — сказала она. — Никогда этого не делайте.
— Больше не буду.
— Ваша мисс Баркли приехала, — сказала она.
— Правда?
— Да. Она мне не нравится.
— Потом понравится. Она очень славная.
Она покачала головой.
— Не сомневаюсь, что она чудо. Вы можете немножко подвинуться сюда? Вот так, хорошо. Я вас приведу в порядок к завтраку. — Она умыла меня с помощью тряпочки, мыла и теплой воды. — Приподнимите руку, — сказала она. — Вот так, хорошо.
— Нельзя ли, чтоб парикмахер пришел до завтрака?
— Сейчас скажу швейцару. — Она вышла и скоро вернулась. — Швейцар пошел за ним, — сказала она и опустила тряпочку в таз с водой.
Парикмахер пришел вместе со швейцаром. Это был человек лет пятидесяти, с подкрученными кверху усами. Мисс Гэйдж кончила свои дела и вышла, а парикмахер намылил мне щеки и стал брить. Он делал все очень торжественно и воздерживался от разговора.
— Что же вы молчите? Рассказывайте новости, — сказал я.
— Какие новости?
— Все равно какие. Что слышно в городе?
— Теперь война, — сказал он. — У неприятеля повсюду уши. — Я оглянулся на него. — Пожалуйста, не вертите головой, — сказал он и продолжал брить. — Я ничего не скажу.
— Да что с вами такое? — спросил я.
— Я итальянец. Я не вступаю в разговоры с неприятелем.
Я не настаивал. Если он сумасшедший, то чем скорей он уберет от меня бритву, тем лучше. Один раз я попытался рассмотреть его.
— Берегитесь, — сказал он. — Бритва острая.
Когда он кончил, я уплатил что следовало и прибавил пол-лиры на чай. Он вернул мне деньги.
— Я не возьму. Я не на фронте. Но я итальянец.
— Убирайтесь к черту!
— С вашего разрешения, — сказал он и завернул свои бритвы в газету. Он вышел, оставив пять медных монет на столике у кровати. Я позвонил. Вошла мисс Гэйдж.
— Будьте так добры, пришлите ко мне швейцара.
— Пожалуйста.
Швейцар пришел. Он с трудом удерживался от смеха.
— Что, этот парикмахер сумасшедший?
— Нет, signorino. Он ошибся. Он меня не расслышал, и ему показалось, будто я сказал, что вы австрийский офицер.
— О, господи, — сказал я.
— Xa-xa-xa, — захохотал швейцар. — Вот потеха! «Только пошевелись он, говорит, и я бы ему…» — Швейцар провел пальцем по шее. — Xa-xa-xa! — Он никак не мог удержаться от смеха. — А когда я сказал ему, что вы не австриец! Xa-xa-xa!
— Xa-xa-xa, — сказал я сердито. — Вот была бы потеха, если б он перерезал мне глотку. Xa-xa-xa.
— Да нет же, signorino. Нет, нет. Он до смерти испугался австрийца. Xa-xa-xa!
— Xa-xa-xa, — сказал я. — Убирайтесь вон.
Он вышел, и мне было слышно, как он хохочет за дверью. Я услышал чьи-то шаги в коридоре. Я оглянулся на дверь. Это была Кэтрин Баркли.
Она вошла в комнату и подошла к постели.
— Здравствуйте, милый! — сказала она. Лицо у нее было свежее и молодое и очень красивое. Я подумал, что никогда не видел такого красивого лица.
— Здравствуйте! — сказал я. Как только я ее увидел, я понял, что влюблен в нее. Все во мне перевернулось. Она посмотрела на дверь и увидела, что никого нет. Тогда она присела на край кровати, наклонилась и поцеловала меня. Я притянул ее к себе и поцеловал и почувствовал, как бьется ее сердце.
— Милая моя, — сказал я. — Как хорошо, что вы приехали.
— Это было нетрудно. Вот остаться, пожалуй, будет труднее.
— Вы должны остаться, — сказал я. — Вы прелесть. — Я был как сумасшедший. Мне не верилось, что она действительно здесь, и я крепко прижимал ее к себе.
— Не надо, — сказала она. — Вы еще нездоровы.
— Я здоров. Иди ко мне.
— Нет. Вы еще слабы.
— Да. Ничего я не слаб. Иди.
— Вы меня любите?
— Я тебя очень люблю. Я просто с ума схожу. Ну иди же.
— Слышите, как сердце бьется?
— Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.
— Вы меня правда любите?
— Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.
— Ну, хорошо, но только на минутку.
— Хорошо, — сказал я. — Закрой дверь.
— Нельзя. Сейчас нельзя.
— Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.
Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.
Она спросила:
— Теперь ты веришь, что я тебя люблю?
— Ты моя дорогая, — сказал я. — Ты останешься здесь. Тебя никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.
— Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так нельзя.
— Ночью можно.
— Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при посторонних.
— Я буду осторожен.
— Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?
— Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.
— Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый, правда.
— Возвращайся сейчас же.
— Я вернусь, как только можно будет.
— До свидания.
— До свидания, хороший мой.
Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.
