вздох и медленно дал воздуху выйти. В животе зародился тошнотворный ужас.
— Ты уверена? — спросил он.
Эя приняла позу, которая подтверждала ее решимость и упрекала его. Он ответил мягким вызовом, и она заговорила:
— Ты сидишь здесь и витаешь в облаках, отказываясь дать мне попытаться улучшить твое сердце, а потом начинаешь дрожать как старуха, хотя рискую только я.
— «Дрожать как старуха?» — сказал Маати. — Мне кажется, мы знаем разных старух. И, конечно, я боюсь за тебя, Эя-кя. Как я могу не бояться? Ты для меня как дочка. Всегда была.
— Я могу добиться успеха, — сказала она. Спустя мгновение она встала, поцеловала его в волосы и ушла, оставив наедине с миром. Маати поглубже завернулся в плащ, решив смотреть на птиц до тех пор, пока не упокоится. Спустя пол-ладони он вошел в постоялый двор, бормоча себе под нос.
На ужин подали суп из красной чечевицы, рис и сладкие горячие перцы, от которых на глазах у Маати выступили слезы. Он дал еще одну медную полоску, и ему принесли вторую порцию. Общие залы, с их низкими потолками и запятнанными сажей стенами, служили чайной для всех окрестных предместий. К тому времени, когда он закончил есть, начали появляться местные мужчины и женщины. Никто из них не обращал внимания на путешественников, что идеально подходило Маати.
В менее интересные времена за столом говорили бы о погоде, урожае и налогах, а также о пустяковых обидах и маленьких драмах, в которые люди вовлекают себя во всех местах и временах. Но сейчас они говорили об императоре, чей маленький караван ехал в Патай, Лати или в какой-то неизвестный город в Западных землях. Теперь, когда гальты уничтожены, он собирается заключить новое соглашение о женщинах, или получить нового поэта и с триумфом вернуться обратно. Он все это время прятал нового поэта или сам стал им. Никто даже близко не приблизился к правде. Маленькая Кае, слушавшая разговор двух местных, весь вечер с трудом удерживалась от смеха.
Когда последние лучи солнца растаяли, пара людей постарше взяла барабаны, столы около очага оттащили в сторону, расчищая место для танцоров. Маати уже собрался уходить, когда рядом с ним появилась Ванджит.
— Маати-кво, — прошептала она, ее рука обняла его, — я говорила с Эей-кя. Я знаю, что с моей стороны неправильно вмешиваться, но, пожалуйста, пожалуйста, может быть вы передумаете?
Более старший из двух людей выбил из барабана низкую дрожащую трель. Второй барабанщик закрыл глаза и качнул головой одновременно с первым. Маати подозревал, что они оба пьяны.
— Давай не будем говорить об этом здесь, — сказал Маати. — Позже, мы можем…
— Пожалуйста, — сказала Ванджит. В ее дыхании чувствовался запах крепкого вина, щеки горели. — Без вас, никто из нас не имеет значения. Вы это знаете. Вы — наш учитель. Вы нужны нам. И если Эя… если она заплатит цену, вы знаете, что я там буду. Я могу это сделать. Я уже сделала, однажды, и знаю, что смогу сделать опять.
Начал второй барабан, сухо, легко и совсем не в такт. Никто, казалось, не обращал внимания на старика в уголке и юную женщину, схватившую его за руку. Маати наклонился поближе к Ванджит и тихо сказал:
— Что это, Ванджит-кя? Уже во второй раз ты предлагаешь пленить Ранящего. Почему ты этого так хочешь?
Она мигнула и отпустила его руку. Ее глаза расширились, губы вытянулись. Пришла его очередь взять ее руку, он так и сделал, наклонился к ней еще ближе и заговорил чуть ли не в ухо:
— Я знал больше поэтов, чем могу пересчитать. Только некоторые держали андата, и никто не получал от этого удовольствия. Мой первый учитель, Хешай из Сарайкета, планировал пленить Бессемянного во второй раз. Это не сработало бы никогда. Такое пленение было бы слишком близко к тому, что он уже сделал, и неудача со Стерильной, частично, была вызвана тем, что я слишком много позаимствовал у него.
— Не знаю, что вы имеете в виду, Маати-кво, — сказала Ванджит. Три женщины вышли на место для танцев и начали отбивать ногами простой ритм, в такт с одним или другим барабаном.
— Я имею в виду, что все хотят второй шанс, — сказал Маати. — Ясность-Зрения…
Маати закусил губу и оглянулся, проверяя, не подслушивает ли их кто-нибудь. Вся комната была поглощена музыкой и танцами.
— Этот маленький, — еще тише сказал Маати, — не то, на что ты надеялась. Но следующего не будет.
Он мог бы ее ударить, в тем же успехом. Лицо Ванджит побелело и она вскочила так быстро, что скамья вылетела из-под нее. К тому времени, когда Маати сумел встать, она была уже на полдороге к двери, выходившей на конюшни и двор. Когда он догнал ее, они уже находились снаружи, на холоде. Тонкий туман размывал свет фонаря, висевшего над дверью постоялого дома.
— Ванджит! — крикнул Маати, и она повернулась, ее лицо превратилось в маску боли.
— Как вы могли сказать такое? Как вы могли сказать такое мне? — крикнула она. — Вы сделали для пленения не меньше, чем я. Вы так же отвечаете за него, как и я. Я предложила занять место Эи только потому, что кто-то должен, а не потому, что я хочу. Я люблю его. Он — мой мальчик, и я люблю его. Он — все, на что я надеялась. Все!
— Ванджит…
Она открыто заплакала, а потом жалобно проговорила высоким и тонким голосом:
— И он любит меня. Не имеет значения, что вы говорите, я знаю, что он любит меня. Он — мой мальчик, и он любит меня. Как можете вы думать, что я бы хотела второй шанс? Я предложила это только ради вас!
Он схватил ее за рукав, и она, визжа, отступила назад. Она попыталась вырваться, но он ей не дал.
— Послушай меня, — сурово сказал он. — Тебе не надо говорить, как глубоко ты…
Ванджит зарычала и оскалила зубы, как бойцовая собака. Она резко вырвалась. Маати споткнулся и упал. Встав, он услышал, как ее бегущие шаги тают в темноте. Туман так сгустился, что он не мог видеть собственную руку перед лицом.
Не считая того, конечно, что дело было не в тумане.
Он стоял, сердце билось, руки тряслись. Хриплые звуки танца шли сзади и слева. Эти плохо игравшие барабаны стали его путеводной звездой. Он повернулся и пошел к постоялому двору, медленно и осторожно. На каждом шагу грубая земля под ногами, песок и трава вели его под немного другим углом.
Он не должен был пытаться
