из рукава. Кремовая бумага, зашитая желтыми нитками. Она протянула письмо.
— Посыльный сказал, что оно от отца, — объяснила она. — Но я не могу его прочитать.
Ота прочистил горло, охваченный неожиданным стеснением. Он почувствовал себя недостойным доверия девушки, и что-то вроде благодарности вызвало слезы на глаза.
— Почту за честь, Ана-тя, прочитать для вас это письмо, — сказал он.
Ота встал, взял письмо, посадил Ану на скамеечку около печи, чтобы согреть ее, но не настолько близко, чтобы она могла коснуться опасного раскаленного металла. Он оторвал нитку, развернул единственный лист и поднес его к свету.
Оно было написано по-гальтски, хотя шрифт выдавал большее знакомство с алфавитом Хайема. Еще до начала чтения он с облегчением сообразил, что ничего особо личного секретарю не говорят. Он быстро пробежал глазами по строчкам, потом опять, более медленно.
— Высочайший? — спросила Ана.
— Оно адресовано вам, — сказал Ота. — Вот что там сказано: «Я понимаю, что ты считаешь нормальным убежать, не сказав ни слова ни мне, ни маме. Ты должна была бы подумать лучше». И еще немного строчек, которые все говорят то же самое, но другими словами.
Ана сидела прямо, руки на коленях, лицо бесстрастно. Она кашлянул, прочистил горло и проложил:
— Есть еще вторая часть, — сказал Ота. — Он говорит… ну…
Ота разгладил страницу, потом начал читать, водя пальцем по каждому слову.
— «Тем не менее я тоже когда-то был молодым. Если бы здравый смысл был бы частью юности, не было бы причины стареть. Ради бога напиши и скажи нам, как ты себя чувствуешь. Твоя мать боится, что ты упадешь с повозки и тебя съедят собаки, а я наполовину боюсь, что ты вернешься обратно беременной и замужем», — сказал Ота. — Дальше он предлагает короткий анализ моего собственного ума. Это я, пожалуй, опущу.
Ана хихикнула и вытерла слезу. Ота усмехнулся и продолжил, с улыбкой в голосе:
— В конце он пишет, что любит тебя. И верит, что ты все сделаешь правильно.
— Вы меня обманываете, — сказала Ана.
Ота принял позу, которая отрицала несправедливое обвинение, потом с раздражением хлопнул руками. От физического языка Хайема трудно избавиться, привычка.
— Зачем мне вас обманывать?
— Из вежливости? Не знаю. Но мой отец? Фаррер Дасин пишет на бумаге, что доверяет суждению его маленькой девочки? Сначала звезды станцуют на цыпочках. Однако замужество и беременность похоже на него, да.
— Ну, — сказал Ота, вкладывая сложенный лист в ее пальцы. — Он может удивить вас. Сохраните письмо, и вы сможете перечитать его, когда мы исправим всю эту неразбериху.
Ана приняла позу благодарности. Не слишком хорошо.
— Я всегда рад вам, — сказал Ота.
Они сидели в молчании, пока не вернулись Данат и другие, ходившие за водой. Ота отдал свое место Данату и залез в палатку, где, как и ожидал, ворочался с бока на бок от неудобства, пока солнце опять не встало.
В полдень они добрались до Патая. Над башнями развевались шелковые флаги. У западных ворот их встретила толпа — люди приветствовали их, пели и играли на флейтах и барабанах. Мужчины и женщины свисали с решеток из дерева и веревок, чтобы получше увидеть Оту и Даната, их стражников и паровые повозки. Воздух был насыщен запахами медового миндаля, пряного вина и человеческих тел. Их встретили стражники Патая, исполнили замысловатый ритуал подчинения, а затем расчистили дорогу к дворцам.
Пир и ванны уже были готовы. Слуги бросились на группу, как мошки на свет, и Оте опять пришлось стать императором.
Праздник по поводу его появления оказался таким же скучным, как и бессмысленным. Блюдо за блюдом подавали острое мясо и сладкий хлеб, горячее карри и охлажденную рыбу, выступали лучшие акробаты и музыканты, которых сумели собрать за короткое время. Ана Дасин сидела за его столом, ее пустые глаза казались постоянным неумышленным упреком. Найти Маати и его нового поэта — все равно, что охотится за перепелкой вместе с цирком. Он должен что-то сделать, чтобы дать им возможность передвигаться более скрытно. Но еще не понимал, что.
Ему выделили комнаты, отделанные бледным камнем, со сводчатым потолком, выложенным плитками цвета индиго и серебра. Тысяча свечей заставили воздух сиять и наполнили его запахом горячего воска и благовоний. Он подумал, что в этой комнате почти невозможно удержать тепло. Даната, Аны и стражников не было видно. Он сел на длинную и узкую кушетку, надеясь, что Данат сумеет выбраться в город и провести хоть какие-нибудь поиски.
Когда пришел слуга и объявил, что Сиан Нойгу просит аудиенцию, Ота едва не отказал ей, но в последнее мгновение сообразил, что под этим именем путешествовала Идаан. Сердце стучало, пока его вели в комнату поменьше из резного гранита, отделанного золотом. Сестра сидела между маленьким фонтаном и затененный нишей. Бесцветный плащ был надет на серое платье, сапоги стали мягкими от долгой носки, по тыльной стороне ладони шла длинная царапина, темно-красная от старой крови и струпьев.
Слуга сделал знак подчинения и вышел. Ота принял позу приветствия близкого родственника, и Идаан наклонила голову на бок, как собака, услышавшая незнакомый звук.
— Я собиралась поговорить с тобой, когда ты въезжал в город. Я и не знала, что ты устроишь праздник.
— Не я, — ответил Ота, садясь рядом с ней. Фонтан клокотал и бормотал. — Похоже больше мне не удастся ехать скрытно.
— Так же тихо, как обвал в горах, — согласилась Идаан. — Но в этом есть и кое-что хорошее. Чем громче ты, чем меньше людей глядят на меня.
— Ты что-нибудь нашла? — спросил Ота.
— Да, — ответила Идаан.
— И что ты узнала?
Из темной ниши рядом с Идаан послышался другой голос. Женский голос.
— Все, — сказал он.
Ота встал. Из ниши появилась женщина, еще молодая, не больше сорока зим; седина только начала пробиваться в ее волосы. На ней была такая же простая одежда, как на Идаан, но она держалась со смесью злой гордости и хорошо знакомой Оте неуверенности. Зрачки были серыми и безжизненными, но глаза миндалевидными, значит она житель Империи. Да, она тоже жертва нового поэта, но не из Гальта.
— Идаан-тя знает все, — опять сказала слепая, — потому что я рассказала ей.
Идаан взяла руку женщины и встала. Потом заговорила, обращаясь к незнакомой женщине.
— Это мой брат, император, — сказала Идаан, потом повернулась к нему: — Ота-тя, это Ашти Бег.
Глава 20
Когда раньше Маати думал о смерти, он в первую очередь вспоминал, что еще не сделал. До смерти он должен освоить грамматику Дай-кво, опять найти сына или, самое
