3. Поиск управленческого стиля
Когда Рыков переехал с Воздвиженки в кабинет председателя Совнаркома, располагавшийся в кремлевском Сенатском корпусе, ему пришлось измениться. Человек основательный, книжный, он должен был найти свой управленческий стиль. Во время войны этим заниматься вряд ли было возможно: слишком суматошно шли дела. А после смерти Ленина пришлось поработать над собой. Выше Рыкова уже никого не было. По авторитету в партии, конечно, его превосходил Троцкий, но Льва Давидовича уже оттеснили на обочину политической системы. Остальные «первачи» — Сталин, Зиновьев, Каменев — не уступали Рыкову, но и ни в чем его не превосходили. Разве по части энергии, если говорить о товарище Сталине.
![]()
А. И. Рыков. 1927 год [РГАКФД]
Действовать председателю Совнаркома пришлось в ситуации перманентного кризиса. Прорех в хозяйстве было гораздо больше, чем отлаженных механизмов. А Рыков еще в ленинские времена показал себя образцовым кризисным управленцем или, если угодно, менеджером, хотя это термин из другой эпохи. При этом он не напоминал машину, которая действует по заданным алгоритмам. Все понимали, что он способен и на импровизацию, на неожиданный ход, будучи, по сравнению с большинством коллег, еще и человеком пунктуальным, достаточно закрытым, но внутренне эмоциональным, сомневающимся, склонным к постоянному самообразованию, как многие «самородки», не получившие университетского диплома. «Раскрывался» он только в разговорах с женой, для коллег оставался чаще всего непроницаемым, а если и откровенничал, то не без тайного умысла. Рыков приглядывался к людям, прощупывал их, узнавая истинные способности и намерения.
Рыков много путешествовал по стране — как правило, это были не триумфальные поездки «высшего должностного лица», а рабочие командировки по самым проблемным краям. Он в 1924–1928 годах неизменно бывал там, где не ладились дела с урожаем, где возникала угроза голода, там, где нужно было подтолкнуть строителей или нерадивых инженеров. В то время в личном общении Рыкова отличал налет «профессорских» манер, которые иногда воспринимались как нечто «старорежимное». Конечно, для профессионального революционера это удивительно. Не имея университетского образования, он перенял стиль поведения старой интеллигенции. В какой-то момент даже пристрастие Рыкова к традиционным рукопожатиям стало казаться чем-то странным, устаревшим. В радикальной борьбе за гигиену, которая развернулась в СССР, тогдашние радикалы пустили в ход «большие батальоны» пропаганды. На некоторое время поцелуи и рукопожатия стали казаться чем-то чуть ли не антисоветским и даже «мракобесным» — почти как целование икон. А Рыков, где бы ни появлялся, неизменно пожимал руки товарищам — невзирая на эпидемии гриппа, которые время от времени разгорались в СССР. Особенно сильной пропаганда гигиены была в детской среде. Одно из правил пионеров 1920-х годов гласило: «Пионер никому не подает руки. Для приветствия у него есть „салют пионеров“, а через рукопожатие можно передать заболевание». Рыков с усмешкой относился к такому «левачеству». В 1926 году в журнале «Советское фото» появилась замечательная работа фотохудожника С. Краснощекого «Пионер руки не подает». Рыков протягивает руку мальчишке в белой рубашонке, а тот стоит, как столб, и не отвечает. В стране все еще лютовали эпидемии тифа и холеры, и отказ от рукопожатий должен был снизить количество заболевших. Гигиена становилась стилем жизни — ее, как мог, насаждал и Рыков. Но в этом юмористическом сюжете он, будучи в расцвете силы и славы, играл роль незадачливого взрослого, который не успевает за прогрессом и не во всем понимает мудрого пионера. Рыков прямо или косвенно дал санкцию на такой сюжетец. Он в глубине души не обюрократился, отчасти так навсегда и остался лихим, хотя и постаревшим, недоучившимся студентом и бунтарем. Впрочем, как и большинство руководителей СССР в то время — правда, на разные лады, в зависимости от характера. Долго им пришлось привыкать и к личной охране, и к тем стенам, которые закрывали их мирок от большой жизни, пестрой и разлаженной.
Снимок стал знаменитым: он демонстрировался на выставке 1928 года «Советская фотография за 10 лет» и получил почетную награду: «За разносторонность, владение условиями съемки, жизненность и документальность снимков».
Несколько раньше не менее известной стала фотография, размещенная на обложке 22-го номера журнала «Огонек» за 1924 год: Рыков и Дзержинский — два главных советских хозяйственника — готовы к размашистому рукопожатию. Как гласит подпись, «прощаются после заседания». Такие изображения, несомненно, утепляли образы советских руководителей, превращали их в своеобразных «родственников» читающей аудитории. Показательно, что и в этом случае Рыков пропагандировал этикет рукопожатия. Кстати, и одет он, в отличие от аскета Дзержинского, по-джентльменски, в элегантной брючной паре, при галстуке. Рыков считал ниже своего достоинства подстраиваться под некий эффектный полувоенный лихой стиль, изначальным законодателем которого, кстати, был не большевик, а правый эсер, «любовник революции» Александр Керенский. Человек, над которым в Советском Союзе было принято по меньшей мере смеяться. А Ленин, как и Рыков, предпочитал скромную элегантность. Недорогие, но добротные костюмы, галстуки, пальто. Изменять этому стилю Рыков не стал. По элегантности в советской верхушке его превосходил только Георгий Чичерин — но тому, как дипломату и знатоку Моцарта, это полагалось по штату.
![]()
Рыков за работой. Рисунок Анны Леон
Чуть позже Рыков стал держаться несколько проще, в разговорах и докладах чаще вворачивал пословицы и поговорки, обращался к примерам из жизни, которые не требуют пояснений. Он умел меняться. Правда, элегантному (хотя и не франтоватому!) стилю в одежде не изменил.
Как еще граждане СССР узнавали о своем председателе Совнаркома? Конечно, помогали журналисты. Бойких и талантливых в этом отряде в те годы хватало. Они не боялись критиковать правительство за экономические неурядицы (правда, фамилию предсовнаркома при этом если и вворачивали в текст, то с уважением), но занимались и пропагандой, открывая перед читателями человеческий облик лидера — несколько приукрашенный и утепленный. Работали они профессионально и, думается, искренне: вносили свой вклад в укрепление революционной власти, в строительство «нового мира». Романтическая задача!
В журнале «Огонек», в 7-м номере за 1924 год, обложку украшал портрет Рыкова. Этого корреспондентам оказалось мало. В 10-м номере вышел обширный очерк Г. Граева «День Рыкова», который открывается замечательной фотографией Отто Шмидта «Первое заседание союзного Совнаркома в новом составе». А потом — текст с задушевной интонацией: «Рабочий день Рыкова начинается в 10 часов 30 минут. А кончается… Впрочем, кто возьмется определить, когда кончается рабочий день предсовнаркома…» Потом мы узнаем, как ценит Рыков прессу: участвует в жизни «Экономической газеты», читает ее с пометками, диктует стенографистке новую статью для этого издания… Потом Граев рассказывает о революционном прошлом Рыкова, разумеется, упуская из виду споры с Лениным. Наконец, он намекает на главную миссию Рыкова на посту предсовнаркома — во вкусе того времени: «Пролетариат берет курс на новую экономическую политику и сажает Рыкова продумывать с комиссиями пути перехода. Дни и ночи соединенный с пролетариатом невидимыми нитями, связывающими их десятки лет, Рыков намечает пути, по которым пройдет пролетариат. Сейчас Союз переживает спокойные дни, набираясь сил. Рыков сидит, с предсовнаркомовского места руководит врачеванием незалеченных еще ран»[115].
