Он вел заседания Политбюро и Совнаркома в скучноватой, быть может, тусклой манере, всем своим видом показывая, что главное ясно и так — без обсуждений. Молодые большевики ждали более огненных слов! А Рыков запинался, тихо рассуждал и иронически на всех поглядывал. Иногда — от усталости и, признаемся, равнодушия — забывал дать кому-то слово, менял повестку дня. «Включал» эмоции только, пожалуй, на больших съездах, в особенности партийных. Ведь на таких форумах Рыков после смерти Ленина некоторое время тоже играл роль центральную. Там он старательно превращался в актера, понимая, что даже за его мимикой следят сотни делегатов, для которых он — один из вождей, почти небожителей. Сталин тоже изначально держался на публике неуверенно, предпочитая «живую работу». Да и грузинский акцент мешал ему еще сильнее, чем Рыкову — заикание. Но со временем стал политическим актером высокой марки. По крайней мере, хорошо понял, что публике нужны репризы, что политически заряженную аудиторию (а она в те годы неизменно бывала молода!) нужно сплачивать громкими лозунгами и революционными, романтическими идеями. Рыков в этом виде спорта оказался слабоват.
Особый стиль Рыков избирал для профессионального разговора с управленцами, которых считал своей «целевой аудиторией» и в известном смысле гвардией, поскольку оказывал существенное влияние на кадровый состав этой элиты. Вот, например, собрание красных директоров, прошумевшее 18 ноября 1923 года, — одна из попыток сплотить руководителей крупнейших советских предприятий, разъяснить им стратегические и тактические задачи. Директорский корпус в то время только складывался, отличался пестротой — во всех отношениях. Во-первых, среди них выделялись своего рода комиссары — старые партийцы, гордившиеся своими заслугами подпольных лет и времен Гражданской войны. Они еще не успели «вработаться», не успели изучить производство. Некоторые из них так и останутся в заводских вопросах дилетантами чистой воды и в лучшем случае станут опираться на «спецов» — старшего и нового поколения. Другие полюбят свое дело и станут не только эффективными толкачами и лоббистами, но и замечательными директорами — на десятилетия. Участвовали в собрании и старые специалисты, которых, однако, красными директорами не считали. А скоро к этой когорте добавятся новые выдвиженцы — молодые специалисты с позднецарским или раннесоветским образованием. Рыков — даже при жизни Ленина — был для них «заместителем господа бога». И разговаривал он с ними строго и откровенно. Ставил задачи — без лозунгов, но с цифрами и датами: «Мы должны вступить теперь в длительную полосу изживания кризиса, из которого мы окончательно можем выбраться в течение ряда лет. Уже начало 1924 г. нам покажет, будет ли продолжать крестьянство бойкотировать промышленность или наметится резкий сдвиг в сторону улучшения. Во всяком случае кризис не смертелен ни для нашего хозяйства, ни для промышленности. Городской рынок сократился в незначительной степени. Нагрузка предприятий должна и может быть усилена с 30 до 60 % довоенной. Но успокоения быть не должно до тех пор, пока промышленность не разрешит своей основной и принципиальной задачи — экономической смычки рабочего класса и крестьянства»[121].
![]()
![]()
Закрытое письмо Н. И. Бухарина, Г. Е. Зиновьева, М. И. Калинина, Л. Б. Каменева, В. М. Молотова, А. И. Рыкова, И. В. Сталина и М. П. Томского в ЦК с критикой Л. Д. Троцкого и его статьи «Новый курс». 14 декабря 1923 года [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 26. Д. 203–214]
Старался сориентировать их на поворотах, которые многим казались темными и опасными: «Надо предусмотреть еще и ту опасность, что частный капитал скупит по пониженным ценам значительную массу товаров. Это необходимо предупредить, и мы полагаем установить порядок, по которому должна быть запрещена продажа частным лицам товаров в убыток. Льготы будут даны только госорганам и кооперации, причем в заключаемых продажных договорах должна быть фиксирована максимальная накидка. Нарушение этого порядка должно преследоваться» — здесь он коснулся острой (хотя и одной из многих!) проблематики НЭПа, когда сравнительно сильные частники сосуществовали с крупными государственными предприятиями.
Схожий стиль общения с директорским корпусом Рыков выдерживал пять-шесть лет, пока оставался сильным и влиятельным. Всякий раз он выходил на трибуну в строгом костюме, спокойный, уверенный в себе, немного утомленный. И хотя нередко пропадал на неделю-другую, а то и на месяц, отбывая на лечение, на публике никогда не терял лица, не терял своего отточенного стиля, не позволял себе нервных срывов. Если повышал голос (такое бывало — нечасто, но бывало), то это бывали хорошо продуманные ходы.
О его нервных перегрузках и болячках знали только дома. Жена и дочь иногда становились свидетельницами громких вспышек — неизбежных, наверное, для каждого человека, а особенно для председателя Совнаркома. О приступах меланхолии, стресса, когда усталый председатель Совнаркома часами полулежал в одной позе, не дотянувшись даже до нужной книги… Но коллеги этого видеть не могли, так он решил и придерживался этого правила неукоснительно. Пускай уж лучше его считают «человеком в футляре». Друзьям-то хорошо известен сарказм Рыкова, его острый ум… Он надеялся, что эти качества проявлялись и в его делах.
Теорией управления Рыков никогда системно не занимался — да в те времена это и не было принято. Хотя в марксистской литературе, которую он штудировал, этим вопросам уделялось определенное внимание. Дореволюционные министры, как правило, опирались на богатый опыт. Сначала возглавляли, например, строительство небольшого объекта, потом становились начальниками покрупнее и, наконец, получали назначение в правительство. За плечами у них, как правило, было двадцать лет карьеры. У некоторых — поменьше, у многих — поболее. Немалое значение придавалось связям, происхождению, принадлежностью к элите. Но главной управленческой доблестью считался опыт, профессиональный опыт. Среди первых наркомов рыковского правительства такого быть не могло.
Рассмотрим, например, биографию одного из самых надежных и знаковых наркомов, который возглавлял важнейшее ведомство — путей сообщения — на протяжении всего пребывания Рыкова во главе правительства. Ян Эрнестович Рудзутак, 1887 года рождения, несгибаемый латыш. В 1924 ему 37 лет. Самым крепким, работоспособным наркомом в той команде считался именно он. Рыков, по существу еще при жизни Ленина возглавлявший правительство, знал, что восстановление железных дорог — задача, не терпящая отлагательств. И Наркомат путей сообщения воспринимался как ключевой.
Если бы в годы его юности существовали трудовые книжки, первые записи в ней гласили бы: пастух, затем — батрак. Образование — два класса. Потом недолго работал на заводе «Отто Эрбе» в Риге, причем с восемнадцати лет участвовал в работе РСДРП. Потом — подпольная партийная работа, аресты, каторга. Вскоре после Октября стал руководителем московского Совнархоза, там он регулярно сталкивался с Рыковым, налаживая работу, снабжение столичного города. Потом несколько лет он работал в профсоюзах — преимущественно в текстильной отрасли. И оказалось, что этот формально необразованный человек способен к руководящей работе. Критерием профессионализма стал не опыт, а умение быстро, в экстремальных условиях «тянуть воз». Или — успешно показывать вид начальству, что ты этот воз тянешь. У Рудзутака получалось и первое, и второе. Рыков никогда не ратовал о его увольнении, хотя и дружеских отношений между ними не возникло. Рудзутак смотрел на Рыкова несколько свысока — как на «рефлексирующего интеллигента», который любит задумчиво подпирать голову рукой с тонкими пальцами и с легкой улыбкой молчаливо подолгу поглядывает на товарищей. А Рудзутак напоминал прибалтийского лесоруба. Нет, приятелями они стать не могли. Однако нарком путей сообщения, горделивый с подчиненными, перед начальством всегда стоял навытяжку — и в прямом, и в переносном смысле. Рыков посмеивался и над этой слабостью бывшего батрака.
