Наконец, требование эксплицитности реализовывалось в толковании каждого грамматического значения.
В теоретическом плане арчинская грамматика опиралась на идеи структурализма, а также на теорию модели «Смысл–текст». В то время я полагал, что за динамическим описанием в духе этой модели большое будущее. Но ограничиться таким динамическим описанием я не решился. Поэтому грамматика в описании представлена в двух форматах: таксономическом, привычном большинству лингвистов, и динамическом, в терминах модели «Смысл–текст». Я понимаю, что мои прогнозы не сбылись и сейчас сохранило познавательную ценность для читателя таксономическое описание. Но по существу таксономическое описание существенно выиграло оттого, что оно было последовательно проверено на прочность формализмом модели «Смысл–текст».
Когда четырехтомная грамматика арчинского языка была опубликована, я полагал, что больше никогда за интегральную грамматику языка не возьмусь. На такое можно решиться только однажды.
7. Вместо эпилога
Выход в свет книг [242] [Кибрик 1972], [Кибрик, Кодзасов, Оловянникова 1972], [Кибрик, Кодзасов, Оловянникова, Самедов 1977а, б], [Кибрик 1977а, б] в определенном смысле подводит некоторую черту периода становления метода коллективной полевой работы, направленной на целостное грамматическое описание «экзотического» языка. Зафиксированным итогом первых пяти экспедиционных лет являются теоретическое обоснование полевого метода и образцы результата такой работы. Впереди будет еще много экспедиций, новых проектов и результатов, но об этом уже когда-нибудь в другом месте и в другой раз.
Литература
Борщев В.Б. За языком (Дагестан, Тува, Абхазия. Дневники лингвистических экспедиций). М., 2001.
Гигинейшвили Б.К. Рец. на: Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П. Фрагменты грамматики хиналугского языка. М., 1972 // Вопросы языкознания. № 5. М., 1973: 148—150.
Дирр А.М. Арчинский язык. Тифлис, 1908.
Калнынь Л.Э. Рец. на: Кибрик А.Е. Методика полевых исследований (к постановке проблемы). М., 1972 // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1974. М., 1976: 258—269.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. 1970 – Принципы фонетической транскрипции и транскрипционная система для кавказских языков // Вопросы языкознания. № 6. 1970: 66—78.
Кибрик А.Е. 1970 – Экспедиции отделения структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ: Дагестанская и Памирская экспедиции. Вестник МГУ. Филология. № 4. М., 1970.
Кибрик А.Е. 1971 – Структурно-лингвистические экспедиции по изучению хиналугского языка. Вестник МГУ. Филология. № 4. М., 19 71.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. 1972 – Оловянникова И.П. Фрагменты грамматики хиналугского языка. М., 1972.
Кибрик А.Е. 1972 – Методика полевых исследований (к постановке проблемы). М., 1972.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П., Самедов Д.С. 1977а – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 1. Фонетика. Лексика. М., 1977а.
Кибрик А.Е. 1977а – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 2. Таксономическая грамматика. М., 1977а.
Кибрик А.Е. 1977б – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 3. Динамическая грамматика. М., 1977б.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П., Самедов Д.С. 1977б – Арчинский язык: тексты и словари. М., 1977б.
Микаилов К.Ш. 1967 – Арчинский язык (Грамматический очерк с текстами и словарем). Махачкала, 1967.
Микаилов К.Ш. 1979 – Рец. на: «Опыт структурного описания арчинского языка» в трех томах и «Арчинский язык: тексты и словари» // Вопросы языкознания. № 4. М., 1979: 141—147.
Хайдаков С.М. Арчинский язык // Языки народов СССР. Том IV. Кавказские языки. М., 1967: 608—626.
Bloch B. Interviewing for linguistic atlas // American speech, 10, 1935: 3–9.
Dixon R . Searching for aboriginal languages. Memoirs of a field forker. University of Queensland Press: St. Lucia – London – New York. 1982.
Kibrik A.E. The Methodology of Field Investigations in Linguistics (Setting up the Problem). Mouton, The Hague-Paris, 1977.
Samarin W. Field linguistics. A gide to linguistic field work. Holt, Rinehart, and Winston, 1967.
Fervet opus
Роман Тименчик (Иерусалим) Из Именного указателя к «Записным книжкам» Ахматовой [243]
Дидона (Dido) – персонаж «Энеиды» Вергилия и «Героид» Овидия, «ключевой образ позднего цикла „Шиповник цветет“, но мотивом костра связанная и с другими ключевыми понятиями ахматовской лирики (жертвенность, обреченность т. д.) <…> принадлежит к числу символических двойников Ахматовой. Ряд сюжетных мотивов цикла, общих с историей Дидоны, таких как появление гостя из далекой страны (ср. „И город, смертно обессилен, / Был Трои в этот час древней…“), невозможность встречи, разлука, самые отношения влюбленных, – все это дает автору плодотворную возможность пользоваться образностью, восходящей к IV книге Энеиды, но в значительной степени опосредованно, через Данте, через те места „Божественной комедии“, которые как-либо связаны с Энеидой или с Вергилием» [Цивьян 1989, 30—31].
Запись, сделанная в декабре 1965 г. в больнице: «Сейчас была горькая радость: слушала Пёрселла, вспомнила Будку, мою пластинку „Дидоны“ и мою Дидону» [Ахматова, 695]. Моя Дидона – стихотворение «Сонет-эпилог»:
[Слова, чтоб тебя оскорбить]
Anna, soror!
Verg<ilius>
(найти эпиг <раф> из Энеиды в подлин<нике>)
Funeris heu tibi causa fui? Per sidera iuro,
Per superos, et si qua fides tellure sub ima est,
Invitus, regina, tuo de litore cessi.
Vergili<us> “Aeneis” VI, 458—460 [Ахматова, 203].
Отказавшись в эпиграфе сначала от магических «Дальних рук» Иннокентия Анненского (когда-то взятых для эпиграфа к циклу „Cinque“; эта финальная строка одного из последних стихотворений Анненского пригодилась потом для эпиграфа к одной из «Черных песен»), затем от признания Дидоны сестре Анне в четвертой книге «Энеиды» —
Верной подруге своей, сестре, больная царица
Так говорит: «О Анна, меня сновиденья пугают!
Гость необычный вчера приплыл к нам в город нежданно!
Как он прекрасен лицом, как могуч и сердцем отважен!
Верю, и верю не зря, что от крови рожден он бессмертной:
Тех, кто низок душой, обличает трусость. Его же
Грозная участь гнала, и прошел он страшные битвы…
Если бы я не решила в душе неизменно и твердо
В брак ни с кем не вступать, если б не были так ненавистны
Брачный покой и факелы мне с той поры, как живу я,
Первой лишившись любви, похищенной смерти коварством,—
Верно, лишь этому я уступить могла б искушенью.
[Перевод С. Ошерова],
и, предпочтя последние слова, услышанные Дидоной от Энея в 640-м стихе шестой книги («не по воле своей, царица, я твой берег покинул»), Ахматова попала на место, издавна и поныне ставящее перед филологами-классиками вопрос о функциях и последствиях, легитимности и живучести интертекстуальности. У Вергилия – похищение из катулловского переложения ирои-комической элегии Каллимаха «Волос Береники», в которой локон волос александрийской царицы Береники, превращенный в соответствующее созвездие, именно с этой фразой – inuita, o regina, tuo deuertice cessi (не желая того, о царица, я оставил твою голову) – обращается к бывшей хозяйке. Пародированная абсурдистская комедия, по Ю. Тынянову, становится трагедией судьбы. По-своему зеркалит это превращение Катуллова стиха история с одним эпиграфом у Владимира Нарбута. Эпиграф из бурлескной «Энеиды» Ивана Котляревского «Він взявши торбу тягу дав» был поставлен Владимиром Нарбутом к стихотворению «Шахтер» в сборнике «Аллилуйя» (1912). В травестии И. Котляревского стих относился к «моторному парубку» Энею после Троянской войны, а в нарбутовском контексте – к соблазнителю панычу-студенту, покинувшему свою деревенскую Евдоху-Дидону. В ахматовском эпиграфе семантическую маркированность составляет оттенок (продолжая ряд, намеченный Т.В. Цивьян, – «…незаконченности, открытости, неопределенности, подчеркиваемой и синтаксисом, и, более широко, – вольностью обращения с исходным текстом, откуда берется эпиграф» [Цивьян 2001, 191]) уже заданной жанровой двусмысленности. Такой снижающий, пародирующий, чуть ли не «опереточный» эпиграф к этому стихотворению и был нужен автору, и им должен был стать собственный блуждающий обрубок-александриец: «Ромео не было, Эней, конечно, был» [Ахматова, 214, 527].
Появление образа Дидоны в поэтическом мире Ахматовой было спровоцировано рядом совпадений, из которых одно – публикация текста арии Дидоны из оперы Пёрселла в газете «Британский союзник», курировавшейся Исайей Берлином, в дни, когда он «был недолго» ахматовским Энеем [Тименчик 2005, 35—36], другое – висевшее некогда в Фонтанном доме полотно «Дидона» [Станюкович, 37].
Тема Дидоны не раз возникала в русской поэзии XX в. – у Сергея Соловьева («Дидона и Эней»):
По камням звенят копыта,
Слышно ржание коней.
На горах отстала свита…
Как стрела, летит Эней.
Дали неба – мутно-сини;
