Они сели на берегу озера. Был знойный полдень, утомленная природа дышала жаром, ярко искрилась вода, в воздухе стоял травянистый настой — позднее они часто вспоминали тот день, он остался в их памяти и всегда вызывал улыбку.
Они закурили, и он попросил ее рассказать о себе.
Несколько секунд она остекленело смотрела на воду, потом вздохнула и хмуро начала рассказывать о своей изломанной судьбе: отец погиб на фронте, живет с больной матерью, поклонников часто меняет, потому что никто по-настоящему не нравится — бледная, какая-то потерянная в огромном городе, она впервые рассказывала о себе малознакомому человеку и, казалось, впервые со всей серьезностью смотрела на свою жизнь отстранено. Постепенно она пришла в себя, с улыбкой оглядела озеро.
— Смотрите, над водой скользят ласточки, — сказала, предлагая переменить неприятную тему разговора. Потом повернулась к нему: — Я недавно подобрала котенка. Он такой игрун! А вы знаете, чем больше животное играет, тем оно умнее?! А вы любите животных?..
«Какая она хорошая, — подумал он. — Просто живет без отца, и ее некому поддержать».
С того дня между ними возникла не просто симпатия, а некое стеснительное влечение друг к другу. При встрече с ним ее охватывал острый стыд и за свое поведение, и за откровенность у озера; она краснела, и ее походка становилась скованной, а он сразу терял самообладание и выдержку, не в силах понять, почему один человек тянется к другому, несмотря на огромную возрастную дистанцию.
— Спасибо, что вы заступились за нас перед деканом, — сказала она однажды и, глядя ему прямо в глаза, добавила: — Вы самый добрый, умный и… замечательный.
После окончания института она уехала на Сахалин в город Корсаков. Преподавала литературу в школе, жила в женском общежитии и… писала ему письма, длинные талантливые послания с описаниями природы острова и быта людей; писала о своих подругах в общежитии и походах с учениками; приглашала его приехать летом, обещала показать «удивительные места», но ни разу, даже вскользь, не обмолвилась о своем одиночестве и о том, как ей сильно не хватает его. Только однажды написала, что теперь, став учителем, она понимает, каково было ему «с разными неуравновешенными девицами», просила простить ее за все, а дальше следовало: «Но неужели он, умный, тонкий мужчина, не мог понять, отчего себя так ведут девушки?». По этим письмам он четко прослеживал ее взросление — из взбалмошной девчонки она превращалась в спокойную, рассудительную женщину.
Однажды ему предложили командировку на Дальний Восток; предстояло посетить Приморье, и он подумал «Сахалин там рядом, выкрою время и как-нибудь доберусь». И действительно, будучи в Комсомольске-на-Амуре, сумел приехать на остров, разыскал общежитие, но ее не застал.
Они встретились через пять лет на вечере выпускников института. К этому времени он уже был старшим преподавателем, заканчивал докторскую диссертацию, а она вернулась в Москву и работала редактором в издательстве. Она изменилась: округлилась, поменяла прическу; в строгом сером костюме, подтянутая, стремительная — выглядела вполне зрелой женщиной.
— О, Наташенька! — обрадовался он, когда они чуть не столкнулись в зале. — Как хорошо, что и вы здесь, — он взял ее за руки. — Надо же, случайно встретились.
— Вовсе не случайно. Я знала, что вы здесь будете, — она улыбнулась, посмотрела на него открытым, бесхитростным взглядом.
— Что же вы, обманщица, приглашаете в гости, и исчезаете? Я ведь приезжал к вам на Сахалин, зашел в общежитие, а вас нет.
— Не может… быть?! — она даже запнулась от удивления. — Когда, в каком месяце?
— В июне.
— Ой, господи! Ведь я была в походе с учениками, — с досады она махнула рукой. — Как жаль, господи!
— Ну, рассказывайте, как вы, островитяне, там жили?
— Как жила? — она вздохнула. — Я же вам подробно писала.
— Да, да…
— Замечательно жила… Завела два глобальных романа. Один с капитаном дальнего плавания, который так редко плавал, что весь оброс водорослями. А второй — с дремучим таежным охотником, который даже не слышал о Льве Толстом. Замечательно жила, — она рассмеялась. — И скучала по вас, — она даже не покраснела от столь откровенного признания.
Теперь они были равны, теперь он не чувствовал между ними возрастной дистанции.
— А почему же вы, Наташенька, не позвонили, когда вернулись в Москву? Сколько вы уже здесь?
— Уже полгода. А не звонила… Подумала, вы уже забыли меня.
Первые дни они, как бездомные влюбленные — а, собственно, такими и были — просто бродили по улицам, но вскоре смогли выкроить свободную неделю и, бездумно, наперекор всем понятиям о приличии, уехали в Ялту; сняли комнату на узкой улице, среди каменных изгородей — в окна комнаты свисали ветви инжира, виноград — от них тек одуряющий густой аромат; купались в море, играли на пляже в волейбол, поднимались в горы и загорали на полянах, среди вековых деревьев и звонких холодных ручьев.
— Надо же, эти деревья уже росли, когда мы только родились, и будут стоять, когда мы умрем, — говорила она восторженно. — И только на природе по-настоящему чувствуешь быстротечность жизни. Кажется, совсем недавно мы вот так же сидели у озера на Пироговке, а ведь прошло столько лет! И, что я еще заметила — когда занимаешься творчеством, время летит быстрее, то есть у художников время идет быстрее, чем у обычных людей. Я еще в институте занималась живописью, сочиняла стихи и знаю. Я ведь не только была блудницей, не думайте… Но так и не смогла проявить свои способности.
Она спешила выговориться, ее слова теснились и путались.
— Я ведь холерик, хваталась то за одно, то за другое и никогда не могла сидеть без дела. Даже всех заразила туристическими походами… Вы не знаете, а мы плавали на байдарках по Угре и Керженцу, по реке Великой. Великая — потрясающая река! Если мы не разойдемся… на будущее лето обязательно вас туда увезу. Хотя бы ненадолго, сможете выбраться из дома?..
Она была наделена повышенной эмоциональностью, живым интересом ко всему, что ее окружало, и ее воображение было не иллюзорным, а трезвым.
Он смотрел на нее и улыбался. Наконец-то он встретил женщину своего духа, своего состояния, в которой было то, чего ему не хватало в жене.
По приезде из Крыма в арбатских переулках они обнаружили кафе, в котором собирались студенты, художники, литераторы. Они стали встречаться в том кафе два-три раза в неделю.
Раньше он отказывался от всяких командировок с лекциями, теперь напрашивался сам, и она всюду его сопровождала, — предварительно брала на работе дни за свой счет и просила соседей при случае помочь матери.
За зиму они побывали в Ленинграде и городах Прибалтики; в гостиницах оформлялись в разные комнаты, как лектор и его секретарша — это обстоятельство вызывало у него и у нее некоторое смущение, но недолгое, минутное — радостное возбуждение не покидало их в этих поездках.
«Кажется, я наконец впервые понял, что такое настоящая любовь», — внезапно подумал он, и вся предыдущая жизнь показалась ему никчемной, всего лишь — прелюдией к этой наступившей жизни.
В следующем году они целый месяц провели на Великой; жили в палатке на берегу реки, недалеко от деревни; палатку разбили среди высокотравья, где гудели пчелы и ползали мириады насекомых, и не смолкал гомон птиц. По утрам отправлялись в лес за грибами и ягодами, днем готовили обед на костре, купались, загорали, бродили вдоль берега, собирая отполированные водой коряги. По вечерам ходили в деревенский клуб, смотрели фильмы, а вернувшись в лагерь, до полуночи сидели у костра и пели песни.
Ему нравилось в ней все: непосредственность, и всегдашняя любознательность, и тонкость — умение из ничего создавать художественные образы, и любовь к чистоте и порядку — она поминутно прибирала их поляну, на мелководье стирала белье и песком отмывала посуду.
Ее восхищала в нем доброта, и ум, и душевная чистота, и мужественная нежность, и любовь к своему делу, и благородная сдержанность. Они были счастливы, точно приобрели что-то драгоценное, несбывшееся, какой-то утраченный мир. Наконец она стала называть его на «ты».
Этот летний отпуск окончательно сблизил их, после него они уже встречались каждый вечер: ходили в бассейн и в кино, зимой устраивали лыжные прогулки. Но эта окрыленная привязанность друг к другу и положила начало их внутреннему слому — в дальнейшем ни он, ни она так и не смогли полностью уйти в работу и быть прежними с домашними. Ее вдруг стала раздражать измученная болезнями мать, которая чувствовала себя все хуже и уже нуждалась в постоянной сиделке — именно в матери она вдруг увидела первопричину всей своей неустроенности — получалось, что старческая безнадежная болезнь губила сразу две жизни. Она старалась сдерживать раздражение, заботилась, ухаживала за матерью, но иногда давала себя знать накопленная усталость, ее прорывало, и у них случались скандалы. В такие минуты она чувствовала себя выпавшей из жизни и зависшей в пустоте. И только любовь к Виктору, предстоящая встреча с ним давали ей новые силы.
