— И вы, маменька, напрасно обижаетесь за людей! Не хочу их хулить, а только при таком разгильдяйстве поневоле перестанешь различать, где мое, где твое… Вы говорите: ключи, а я вам говорю, все расперто. Тут даже и воровать не приходится. Воруют тайком, крадучись, из-под замка… А тут приди да бери, никто слова не скажет… Голову даю на отсечение, что вашим сахаром, кофеем и чаем не только ваша прислуга пользуется, а и вся родня их! Это ведь они и за грех не считают — господским добром пользоваться…
— Ну-ну, будет… Распетушилась! — примирительным тоном перебила Фимочка. — Научи, пожалуйста, хозяйничать! Тебя послушаешь — в краску бросает. Чуть не дармоедами в лицо называет. Ха! Ха!.. Объявилось сокровище!
Разговор этот вышел без мужчин, без «мужиков», как в шутку говорила Фимочка.
— Стеша, полотенце неси чистое! Ха!.. Ха!.. Хочу хлеб зарабатывать… Чашки буду мыть, — дурила она, усаживаясь за самоваром.
Но мыла она посуду так неловко, делала так много ненужных движений и, по привычке, размашистых жестов, что смахнула со стола две дорогие чашки и раздавила в руках хрупкое блюдце…
— Ах, досада какая! — крикнула Катерина Федоровна. — Нет, уж пусти! Я сама вымою… Тебе этому делу еще учиться надо…
Фимочка совсем переконфузилась и пригорюнилась даже.
Анна Порфирьевна на другой день передала ключи Катерине Федоровне, и та назначила дежурства… Но уже через две недели выяснилась такая непрактичность Лизы и Фимочки, такое их «разгильдяйство», что обе они упросили «Катю» взять на себя всю обузу.
— А мы тебе помогать будем, — говорила Фимочка. — Ты прикажи, мы выполним. А где ж нам управиться с целым домом? На это талант нужен… Не так просто…
— То-то и оно-то! Возьму на себя все, только уж не мешаться! Чур!.. И не хвататься за чайник! А то одна схватит, чай сольет, другая тоже… Глядь, новый надо заваривать…
— Ладно, ладно! — ластясь к ней, ворковала Фимочка. — Мы за тобой, как за каменной стеной, будем!
— И уж вы меня извините!.. Три раза буду вам чай давать, больше ни-ни!
— Вот так зелье!.. Когда я жить без чаю не могу! Особенно на даче…
— То-то и разнесло тебя… Молодая женщина, а шесть пудов, гляди, весишь? Сердце себе испортила… Умрешь до сорока лет.
Фимочка испуганно закрестилась.
Незаметно Катерина Федоровна изменила и весь строй их жизни.
— Очень нелепо у вас едят, маменька, уж вы меня извините, — заговорила она через неделю после того, как получила ключи.
— Три поколения так жили на моей памяти, Катенька…
— Не обижайтесь, голубушка! Да ведь жизнь-то вперед идет? Наука тоже? Надо и с ними считаться… Вредно так много и нелепо есть, маменька! Ну, к чему у вас, например, два раза в день горячее едят да мясное? И я понимаю: очень хорошо было обедать в старину в двенадцать, когда весь дом вставал в шесть, и все неукоснительно дома ели. А ведь летом наши мужья раньше семи домой не возвращаются. И обедать надо в эти часы… Без них наедаться нам, женам, даже неудобно как-то.
— А как же до тех-то пор! — Фимочка даже побледнела.
— Завтракайте в двенадцать, в два пейте чай, в семь обедайте, потом в десять опять чай с легкой закуской, и в одиннадцать все должны быть в постели. А то ты (она обернулась к Фимочке) — ложишься в два, встаешь в двенадцать, за обедом ничего не ешь. А через час тебе есть хочется, давай тебе самовар!.. Этакая безалаберщина татарская!.. Лиза, та податливее. Я ее приучила рано вставать. И что это за жизнь?.. Летом утренние часы самые дорогие. А вы… дрыхнете…
— Верно, — вздохнула свекровь. — Все верно, Катенька… Совсем эта молодежь жить не умеет…
— Ха!.. Ха!.. А в жару за грибами и ягодами идет, когда все давно босяки обобрали… Нет, ты встань в семь, тогда тебе день-то каким красивым покажется! Спроси Лизу вот, как мы с ней по грибы ходим на заре, босиком, платочками повязамшись…
— Идиллия! — Фимочка презрительно оттопырила нижнюю губу. — Смотрите, как бы вместе с грибами босяки вас-то не обобрали!
И месяца не прошло, однако, как все в доме стали жить «по новому раписанию», язвила Федосеюшка. Ей с вечера молодая хозяйка отпускала чай, кофе, сахар, хлеб и бутерброды для мужчин с телятиной, холодным мясом или ветчиной.
— Нельзя, нельзя, — строго сказала она им на их недоуменные протесты. — Целый день работаете, надо силы подкреплять…
— Да мы чайком, Катерина Федоровна, балуемся… с баранками…
— Что вы мне этим чайком всюду в глаза тычете? Подумаешь, польза какая! Только жиреете вы с чаю. Сердцу вредно, а желудок пустой. Вот ешьте бутерброды, коли не соглашаетесь тратиться на горячие завтраки!
В сущности, «мужики» были очень тронуты этой заботой.
— От вас вот не дождались пальца даже пососать, не токмо что ветчины али что там, — с сердцем сказал Капитон Фимочке. Та расхохоталась, а за завтраком в лицах и с огромным комизмом изобразила эту сценку.
Анна Порфирьевна вставала в шесть. Оба «братца» тоже. После чаю они ехали в Москву, по конке. Сама Катерина Федоровна, как ни хотелось ей спать от беременности, все же подымалась в восемь, чтобы напоить кофеем мужа, который ехал с своим неизменным Сергеем к десяти часам в банк. В девять в большую столовую, внизу, подавали самовар, и Катерина Федоровна шла будить весь дом. Беспощадно срывала она одеяло с нежившейся Фимочки, прыскала на нее с хохотом свежей водой, тащила у нее из-под головы подушку.
Фимочка ругалась целую неделю, но на другую к девяти уже вскакивала сама и запиралась на задвижку.
— Встаешь? — за дверью спрашивала Катерина Федоровна.
— Сплю! — сердито кричала Фимочка.
— То-то… Самовар на столе. Остынет, второго не будет. Пей холодный… И кофе сейчас подают…
— Тиранка… Инспектриса! — ворчала Фимочка, покорно натягивая чулки. Она любила утром кофе с жирными сливками, с сдобными домашними булочками, и лишиться этого ей было бы тяжело.
Катерина Федоровна за месяц изучила вкусы всей семьи, и всем старалась доставить удовольствие. Но за это требовала порядка и дисциплины. На третью неделю Фимочка вставала сама. «В пансион благородных девиц поступила…» — язвила она.
Лиза очень ценила утренние часы, когда они с Катей шли в лес и вели задушевные, поэтичные беседы. О чем? О прошлом Кати, об ее лишениях, об ее робких, придушенных мечтах… Потом о встрече с Тобольцевым, об ее будущем ребенке, которого обе они любили уже всем сердцем. Никогда только не касалась их беседа одного — страсти Тобольцева к его жене… Но каждый день Лиза говорила себе: «Нынче спрошу… нынче…» И сердце ее замирало.
— Фимочка! Утренний кофе пей в дезабилье, — говорила Катерина Федоровна. — Мы тут все в капотах, мужчин нет. Навести красу да кудельки завить потом успеешь. А меня отпусти… Мне только до двенадцати погулять можно, пока мясник с зеленщиком не приехали…
Она и мясо, и зелень выбирала сама, учась у опытной кухарки. Это избавляло ее от необходимости вести запутанные счета и книги. Она все брала за наличные и на этом выгадывала очень много, что с удовольствием констатировал Капитон, подводя итоги месячного бюджета. Оба братца, видя практичность и «систему» сестрицы, прониклись к ней еще большим уважением, а Николай прямо-таки ее бояться начал.
— Вот это хозяйка, — не раз говорил Капитон матери. — Уж за что такую жену Бог Андрею послал, не знаю! Но с такой даже он не пропадет.
В двенадцать ровно на даче подавали завтрак, без горячего, но легкий и питательный, с массой зелени и овощей, что полезно было Анне Порфирьевне. Когда к ней приехал ее домашний доктор, Катерина Федоровна, хорошо зная значение гигиенического стола, подробно расспросила его, как кормить его пациентку, и потом от системы она уже не отступала.
— Клад эта невестка у меня! — растроганно сказала Анна Порфирьевна доктору и вытерла влажные глаза. — От скольких хлопот и волнений меня избавила! Дома не узнаю за один месяц… Это Господь мне ее послал!
— Одно слово — министр! — смеялся Тобольцев.
После двенадцати до трех каждый мог делать что хотел. Катерина Федоровна купила огромный колокольчик, и дворник звонил в определенные часы, сзывая семью к завтраку и обеду.
— Нельзя ли чайку? — раз после завтрака взмолилась Фимочка.
— В три часа будет чай… Не знаешь разве?
— Катенька, сейчас до смерти хочется… После соленого…
— Не дам сейчас! Ешь ягоды!.. Нарочно для этого ягоды покупаю… Пей молоко! Вреден чай после еды. Перетерпи! Через недельку отвыкнешь…
И Фимочка, с видом жертвы, ела сперва клубнику, потом малину… И все вздыхала.
Но иногда Фимочка не могла или не хотела стерпеть. Неукоснительно в первом часу Катерина Федоровна садилась за рояль и два часа играла гаммы и этюды. Фимочка ложилась в блузе на кушетку, с романом в руках. Прислуга за кухней, под соснами, пила в это время чай. Фимочка звонила Стеше и шепотом, хотя целый этаж отделял ее от «молодой», умоляла ее принести ей чашечку.
