– Скорее, Фирхоф, торопитесь, ваш император в опасности. Оставьте пока ребенка здесь. Живее! Я больше не могу вмешиваться в события…
Советник с трудом влез в седло:
– Хорош из меня теперь боец! Ведьма Магдалена отменно лечит настоем из лягушек и моли – чувствую себя разбитым, словно старик.
Людвиг тронул шпорами жеребца, углубляясь в метель, где-то впереди звенела сталь, он проехал еще пару десятков шагов, теснина несколько раздвинулась, позволяя фон Фирхофу обнаружить удивительное зрелище.
На истоптанном мокром пятачке, среди каши подтаявшего снега и грязи, собственной рукой бился наследственный император Церена. Двое противников, неразличимые словно близнецы, обступили его справа и слева – обильный снегопад скрадывал различия. Похожими этих людей делало еще и выражение алчного, грубого интереса на обветренных лицах.
– Уэстеры?
Гаген сражался пешим – лошадь только мешала ему на узкой скользкой тропе. Один из врагов императора попятился, пытаясь зажать рану у основания шеи, зато второй всерьез теснил церенского правителя. Рубака как раз устроился к фон Фирхофу спиной. Уэстокский кожаный с бляхами доспех наглухо закрывал его спину, и плечи. Гаген, почти лишенный защиты, бился с блеском отчаяния, но при этом заметно проигрывал врагу в уверенности.
Людвиг вздохнул, нагнулся с седла, зачерпнул полную пригоршню грязного снега, вылепил плотный шар и, прицелившись, метнул его точно в шею уэстера. Тот, ошеломленный внезапным толчком, наполовину обернулся, невольно подставляя незащищенный подбородок и горло под меч императора.
– …!
– Людвиг! Людвиг! Это было нечестно.
– Мы не на турнире, государь. Он еще дышит?
– Уже нет.
– А второй экземпляр, этот великий воин с оцарапанной шеей?
– Этот – еще да, и даже пытается браниться на своем отвратительном наречии.
– Я некогда читал ученый труд, в котором автор, кстати, очень достойный и ученый человек, убедительно доказал, что язык уэстеров – только испорченный диалект церенского.
– Ну так спроси у нашего пленника все, что мы хотим узнать – если он желает остаться в живых, то просто обязан понимать правильный диалект.
Людвиг спешился. Император легко выбил меч у ослабевшего врага и прислонил раненого спиной к крутому склону.
– Он весь в крови. Я испачкал руки. Фирхоф, возьми в седельной сумке платок, мне надо вытереть пальцы. И еще второй – перевязать этого человека.
Тонкое полотно, пущенное на повязку, нехотя впитывало темную кровь. У уэстера оказались ярко-голубые глаза, бледное лицо, короткие, светлые, слегка вьющиеся волосы.
– Я думал, эти чужие воины близнецы, а теперь смотрю – они совсем друг на друга не похожи.
Людвиг медленно заговорил по-церенски, давая пленнику возможность понять вопросы; тот молчал, равнодушно рассматривая сломанный, распластанный, растоптанный куст позади советника. Фирхоф перешел на неплохой уэстокский, потом на латынь – и все с равным неуспехом.
– Мне кажется, этот пропащий негодяй не понимает не только своего языка, но и собственного положения, – покачал головой Справедливый.
– Или не ценит жизнь. И все-таки… Государь, я барон Империи, но давно уже не чиновник Трибунала, и, конечно, не исполнитель пыток.
– Ну что ты, Людвиг! Я никогда не поручу такое неподобающее дело министру и другу. Зачем? В двадцати шагах отсюда, на тропе, лежат тела двух зарезанных людей из румийской общины. Мы подберем их, в конце концов, нехорошо оставлять несчастных мучеников без церковного погребения. Отвезем тела невинных в торговую факторию, туда же доставим нашего молчаливого гостя – пусть разбираются сами. Румийцы – суровый, но справедливый народ и в таких случаях чрезвычайно изобретательны. А пока, чтобы не встретиться с друзьями нашего молчальника, вернемся и обойдем холмы стороной. Еще один вьюжный день на исходе и он не делает погоды в большой политике…
Прислушиваясь к этому разговору, пленник утратил изрядную долю хладнокровия и полностью – молчаливость. Его церенский оказался вполне приличен – с едва заметным протяжным акцентом.
– Я ее не трогал! Терпеть не могу грязных простолюдинок. Что касается мужчин – в бою, представьте, иногда убивают.
– Вы слышите, мой император? Наш гость острит. Можно сказать, он владеет словом – румийцы высоко оценят такой подарок, они любят умные беседы интересных людей.
Уэстер дернулся, словно пытаясь сбежать, но без сил рухнул обратно на мокрую землю.
– Кто вы такие, чтобы издеваться надо мной? Будьте вы прокляты! Один бродяга сколько угодно может называть другого императором, от этого они не перестанут быть оборванцами и бандитами.
– Фу, как грубо.
– Ладно, чего вы от меня хотите?
– Как тебя зовут?
– А какое это имеет значение? Вы прикончите меня не позднее, чем через срок, нужный для сгорания самой маленькой свечки.
– Где засели остальные?
– Южнее, на выезде из холмов.
– Сколько их?
– Сотни три.
Фирхоф выпрямился и горстью мокрого снега очистил испачканные в липкой чужой крови пальцы.
– Я был прав, государь. Возвращаемся, покуда не стемнело.
Советник молча показал на уэстера взглядом. Гаген, не отвечая, опустил веки. Фирхоф кивнул.
– Я сделаю это. У меня есть мизерекордия.
Пленник беспокойно завозился:
– Беру свои грубые слова обратно. Вообще-то, если выкуп хоть немного меняет дело, то я, конечно, могу сколько-то заплатить.
– Ты достаточно знатен и состоятелен, чтобы представлять ценность даже для казны Короны Церена? – ехидно спросил фон Фирхоф.
– Даже императорской казне не следует пренебрегать скромными доходами.
– Наглец! – отозвался Справедливый. – Как твое имя?
– Кевин Этторе. Вы ведь узнали все, что хотели, а теперь отпустите меня.
– Его нельзя отпускать, мой император, – шепнул фон Фирхоф. – Он наверняка поднимет тревогу. Хотите взять уэстера с собой? Рана у него неглубокая и, конечно, не смертельная, правда, он будет плохо держатся и на ногах, и в седле, и, боюсь, окажется для нас обузой.
– Решим попозже. Свяжи ему локти как следует.
– Чем связывать? Разве что его собственным поясом.
Они вернулись назад на двадцать шагов, мокрый снег почти полностью засыпал тела убитых. Маленькая румийка, укрытая плащом, ждала там, где ее оставил фон Фирхоф, синие миндалевидные глаза блестели от слез, девочка немного успокоилась и почти не дрожала, Людвиг взял на руки легкое, как у птенца, тельце.
– Придется еще раз сделать кое-что необходимое, но отвратительное. Кевин Этторе, поверни сюда свое лицо. Девочка, смотри как следует – это был он?
– Да что она понимает, мессиры! – взорвался Этторе. – Она перепуганный неразумный младенец. Ребенок трясется как заяц и укажет на первого встречного!
– Молчи, уэстер, молчи, иначе я не стану устраивать даже такого разбирательства – для меня ты уже виновен достаточно, чтобы стать покойником. Так это он, дитя?
– Нет.
Пленник вздохнул с облегчением:
– Я не при чем – вы сами видите, так какого беса меня едва не зарезали?
Справедливый император подошел поближе, ведя лошадь.
– Ты возьмешь его к себе, Фирхоф, посадишь позади седла. Я повезу младенца. Тела прикроет снег. Уезжаем прочь – и побыстрее. Если чужеземец, вздумает поднять крик или сопротивляться – убей его, не задумываясь, это только облегчит нам дорогу.
Лошади тронулись, осторожно минуя камни. Вскоре холмы остались позади, всадники повернули к востоку, объезжая стороной неровную местность. Снегопад прекратился, голый лес хмуро сомкнулся по сторонам дороги. Через некоторое время Фирхоф и император повернули коней и углубились в неприветливую чащу. Деревья стали реже, кое-где на мокрых ветвях чернели растрепанные непогодой комки прошлогодних птичьих гнезд.
– Здесь удобная тропа в обход. Фактория хорошо укреплена, возможно, она уцелела.
Лес обступил всадников, ветви качались на ветру, осыпая людские головы и лошадиные гривы мелкими каплями воды. Там, где стаял снег, чернели проплешины старого мха и сухой травы, усеянные рыжей хвоей, гнилыми листьями и прошлогодними шишками. Связанный и обессилевший Этторе нетвердо держался на конской спине, он то и дело заваливался наперед, поневоле задевая едва зажившую спину Людвига.
– Не вертись, сиди спокойно, ты мне надоел, – проворчал раздосадованный советник.
– Тогда лучше отпусти меня на все четыре стороны – этим способом ты сразу избавишься от обузы.
– Хотя твоя наглость в своем роде совершенна, но не переусердствуй, испытывая мое терпение.
Кевин, которому отчаянно мешали связанные локти, по-птичьи ссутулившись, пожал плечами.
– Раз жить мне осталось только до фактории, то какая разница? Давай, убей меня прямо сейчас, иначе это сделают румийцы. Или отпусти. Я все равно тебе не нужен.
– Ничего, даже безденежному уэстеровскому сержанту можно найти полезное применение.
