– Ничего, даже безденежному уэстеровскому сержанту можно найти полезное применение.
При этих словах Кевина Этторе передернуло.
– Хочешь пойти по следам Фомы из Марля?
Людвиг покопался в памяти – марльский барон любил выбивать крупный выкуп из узников любых сословий, далеко превышая и их платежеспособность, и меру жестокости, которая считалась допустимой. Сильно приукрашенные молвой, пыточные истории леденили умы.
– Возможно.
Этторе едва справлялся с дрожью, он потерял полтора десятка унций крови, замерз, не понимал, почему его не убили на месте, и находился на грани паники, считая, что попал в руки сумасшедших. Фирхоф уже почти жалел запутавшегося в мрачных предположениях пленника, но ему было выгодно держать уэстера в страхе и неуверенности.
«Он тоже не может вспомнить лицо церенского императора», – с грустью подумал советник. «Хотя чему удивляться? Этот Этторе наверняка никогда не видел ни Гагена, ни даже императорского портрета. Ему попросту нечего вспоминать, уэстер не был ни в Толоссе, ни, в лучшие времена, при дворе в Лангерташ, жил себе на полуострове, в безвестности, и даже никогда не встречался с Россенхелем. Это своего рода чистый лист – идеальный образец человека, никак не причастного к гримуарам Адальберта».
Лес наконец расступился, поле, покрытое кое-где островками нерастаявшего снега, тянулось до самого горизонта. Торчали косые, черные, лохматые метелки прошлогодней травы. Местность постепенно повышалась, там, где крутой косогор подпирал небо, возле широкой дороги вознеслись почти новые стены средней руки городка.
– Как называется эта местность, Людвиг?
– Нусбаум. Смотрите, государь, все, что было выстроено вне кольца стены, сгорело, но укрепления уцелели. В этом городишке была маленькая румийская фактория, о ней как-то мимоходом упоминал Антисфен. Если повезет, здесь мы сможем отыскать пропавшего кира, возможно, война загнала его за стены. Я надеюсь, румиец знает хоть что-то, что способно пролить свет на историю с ошибкой в гримуарах.
– А если городишко занят противником?
– Возможно… Хотя, нет. Вы слышите замечательно разухабистое пение?
– Нет. По сравнению с тобою я туг на ухо.
– Кто-то горланит сатирическую песенку про вашего врага-кузена, принца Хьюга. Несомненно, это честный верноподданный, добрый патриот нашей Империи, а город – свободен.
– Тогда – вперед! Прольем свет на загадку, хотя бы нам пришлось сразиться в ученом диспуте не с одним, а с десятком хитрых румийцев!
Связанный собственным поясом Этторе немедленно попытался спрыгнуть с лошадиной спины в грязь, правда, ноги его не держали.
– Ну нет, я туда не пойду! Согласен заплатить за себя в меру разумной цены, но после стычки в холмах мне нечего делать в одной компании с румийскими полуеретиками.
Людвиг спешился, без церемоний поднял поскользнувшегося беглеца за воротник куртки и наградил его пинком.
– С чего ты вообразил, будто у тебя есть выбор?
– Румийцы убьют меня, едва завидев этого несчастного младенца.
– Скажи спасибо собственным покойным товарищам – они щедро наследили кровью в холмах.
– Если это твоя личная месть, то какого беса ты меня обнадеживал еще пожить? Мог бы закончить дело побыстрее. Давай, возьми свою мизерекордию и поставь точку…
– Ладно. Возможно, я проявлю милосердие и промолчу в Нусбауме, при каких ты попался обстоятельствах. А ты сделаешься смирным, как белый ягненок, не обронишь лишнего полуслова, и выполнишь все – все, что прикажут, даже если бы я велел тебе не дышать.
– Самый крепкий посох святого Иоанна на ваши шеи! Откуда я могу знать, чего вы от меня захотите?! Быть может, чего-то такого непристойного, что мне совсем не по плечу… Или, спаси Господь, противно чести.
Фирхоф решил не затевать спора, он сел в седло и ножнами подтолкнул Кевина Этторе в спину, принуждая того идти вровень с шагом лошади.
– Хватит утруждать коня. Ты отдохнул и дальше пойдешь пешком.
Сумрачные стены Нусбаума приблизились, на обочине чернел безобразный и печальный остов сгоревшего (в который раз!) трактира матушки Петры. Ворота внутреннего города оказались наглухо заперты. Привратник вовсю насвистывал озорную песню.
– Эй, стража, отворите!
– Кого несет?
– Доверенные люди Канцелярии Короны. С грамотой к бургомистру.
– Вы седьмые «посланцы Канцелярии» с утра. Так бы и сказали сразу, что, мол, голодранцы, плуты, бродяги и мошенники. Ваши лошади так долго постились, что скоро свалятся, вы сами голодны как соборные крысы, а ваш зашарпанный пленник еще голоднее. Проваливайте подобру-поздорову, покуда я не разрядил арбалет.
– Полегче, сторож. Ты невежлив с рыцарями.
– Такие, как вы, продристали войну.
Ошеломленный Людвиг прикинул возможные размеры бессильного императорского гнева, однако, закаленный странствиями последних недель, Гаген Справедливый быстро нашелся с ответом:
– Не заносись, солдат! В общей бочке нечистот имеется и твой добрый галлон – храбрые защитники трона и Империи не отсиживаются за стенами.
Необидчивый страж разразился грубым простуженным хохотом.
– Теперь я точно не открою ворот. Поворачивайте своих вшивых кляч к Терпихиной развилке, на Фробург, к Поэтеру – катитесь куда захотите. Надеюсь, вы поскорее сыщете себе теплое местечко в аду.
– Эй, мечник, а как насчет заработка в несколько марок? – вмешался фон Фирхоф.
– У вас имеются деньжата? Случаем, не поддельные?
– Денег нет. Но с нами спасенное невинное дитя – дочка и племянница румийских банкиров. Думаю, доля в награде компенсирует и твои труды по отпиранию ворот, и наше маленькое недоразумение в споре о… бочке. Скажем так, приличная сумма, пять медных марок…
Сторож внимательнее присмотрелся к укрытой под плащом Гагена маленькой фигурке.
– Занятно. Покажите ее лицо.
Император откинул полу, девочка медленно подняла ресницы, открыла миндалевидные, синие с легкой поволокой глаза. Светло-русые тугие кудри падали на узкие плечи и худую спинку пышным потоком.
– Да, девчонка очень похожа на румийку. Проходите. Сразу видно честных и благородных людей. Надеюсь, мессиры рыцари не нарушат обещания, попытавшись обсчитать бедного мечника.
Император и Фирхоф проехали под массивной аркой ворот. Кевин Этторе нехотя плелся у стремени советника.
– Не гоните быстро, а не то я отстану и пойду искать счастья куда глаза глядят…
– Мне наскучили твои попытки шутить.
– Хочешь, чтобы я проливал от страха слезы? Ты не дождешься этого удовольствия.
Они углубились в путаницу улиц.
– Сознайся, Людвиг, – обратился к фон Фирхофу император. – Как ты догадался, что девочка – племянница румийского банкира?
– Я понятия не имею, кто ее дядя. Государь, считайте, что это было внезапное озарение!
* * *
Из «Дневников кира Антисфена»
«Позавчера вернулась маленькая Теофано. Фирхоф, которого я уже не ожидал увидеть никогда, усталый и печальный, приехал в Нусбаум в компании неизвестного мне вельможи и привез ее. Девочка – почти что моя сестра, наши матери имели общую мать, целительницу Фенарету. Ребенок был голоден, простужен и на грани безумия от страха. Фирхоф к тому же привез с собою легко раненого уэстера, мне нетрудно было догадаться, что произошло. Имперский советник откровенно дал мне понять, что не допустит мести, а я – я был на грани отчаяния и едва не полез на него с ножом. Потом гнев мой остыл – Фирхоф казался мне сумрачным, было в нем что-то надломленное и страшное, чего я раньше не замечал. Мы вместе вспомнили все события толоссианского мятежа – он дважды и трижды переспрашивал меня, перебирая каждый эпизод, но, кажется, не получил ответа на невысказанный вопрос и остался разочарован.
Позже, близ полуночи, в одиночестве, за чашей вина я снова думал о нем. Моя интуиция сильна от рождения, ученые занятия только обострили ее. За советником стояли решимость и подавленный страх. За его спутником – упрямство и неясные амбиции. За уэстером – страх, надлом и обреченность. Утром Фирхоф попросил меня показать ему дом местной достопримечательности – мага Нострацельса. Я выполнил его желание и долго смотрел этой троице вслед. Они уходили. У меня больше не осталось сил на ненависть».
* * *
Знаменитый магус, врач и прорицатель принял советника в уютном кабинете, с окнами на юг.
– Я готов выслушать вас – время есть, дни становятся длиннее.
– Так вы, мессир маг, не погибли при штурме Толоссы? Простите нас за нескромный вопрос – как это удалось? Вы исчезли под копытами конницы, ваше тело не нашли, вас считали погибшим – а теперь мы получаем такой неожиданный и очень приятный сюрприз!
Нострацельс нахохлился в кресле, устроил поудобнее подагрические конечности, уставился на любезного Людвига и насупил густые брови – в них причудливо перемежались черные как смоль и седые волоски, придавая суровому мага сходство с пестро оперенной птицей. Лысую макушку чародея прикрывала сомнительный формы остроконечная тиара, она напоминала ироничному фон Фирхофу шутовской колпак, но сам Нострацельс наверняка считал иначе.
