Только нератифицированный договор 19 июня о союзе оказался мертворожденным, и про него просто-напросто забыли.
Европа устала от войны. Смерть Елизаветы и выходки Петра III бесповоротно раскололи «великий альянс». 3 ноября 1762 г. в Фонтенбло были подписаны предварительные условия мира между Францией, Австрией и Англией, послужившие основой Парижского трактата 10 февраля 1763 г., а 15 февраля обе великие германские державы заключили Губертусбургский мир.
Никто, кроме Англии, ничего не выиграл от этих семи лет войны{82}. Франции пришлось забыть о своих видах на Бельгию, Австрии — отказаться от возвращения Силезии, а России — от приобретения Восточной Пруссии. Они могли только утешаться ослаблением материальных сил Фридриха II, хотя не удалось ни на один дюйм уменьшить его владения. Но насколько при этом возрос престиж прусского короля! В этом отношении исход войны никак нельзя было назвать поражением Пруссии. Отныне благодаря гению своего государя она вошла в концерт великих европейских держав.
Но все ли было потеряно для России, отказавшейся от Восточной Пруссии, сего единственного плода всех ее побед, который мог бы обеспечить ей весьма выгодное положение на Балтийском побережье? Отнюдь нет, поскольку сыгранная ею во время Семилетней войны роль существенно увеличила ее вес на континенте. Теперь она вошла вместе с Пруссией в большую историю Европы. Будучи сначала лишь пособницей Австрии, она одна из всей коалиции завоевала себе воинскую славу. Россия показала, несмотря на слабость и кульбиты своей политики, сколь значительно ее влияние на европейские дела. Одно только присоединение русских к франко-австрийскому союзу смогло свести на нет весь гений Фридриха II, а стоило ей выйти из коалиции, как та сразу же распалась.
С чисто военной точки зрения следует отметить, что в течение всей Семилетней войны русская армия всегда слишком поздно появлялась на главном театре действий — в июле или августе она наносила какой-нибудь сильный удар, а с октября или ноября возобновлялись нескончаемые марши к Нижней Висле. Русские ни разу не останавливались на зимних квартирах в Германии. Прежде всего это связано с неуверенностью высшего командования, но чаще с трудностями снабжения большой армии в столь бедных и уже неоднократно разграбленных землях. Ее неспешные, запоздалые и непродолжительные действия проносились как ураган, сбивая все фигуры на шахматной доске войны, путая тактику союзников и врагов, оставляя за собой руины и горы трупов, после чего она исчезала где-то на северо-востоке. И только тогда возобновлялась методическая война по всем правилам науки между Фридрихом II и Дауном, принцем Генрихом и Лаудоном. Шахматные фигуры, поваленные налетевшей московитской бурей, снова занимали свои места, и партия продолжалась. Впрочем, Дауну приходилось иногда и сожалеть о преждевременном отступлении своих грозных союзников, ведь после их ухода на Вислу в 1757 г. Фридрих II нанес ему 3 ноября кровопролитное поражение при Торгау.
Несомненно, тактика русской армии уступала фридриховской тактике, она могла вести только позиционную войну, отдавая неприятелю инициативу в действиях, хотя выбор позиций и сыграл решающую роль в победах при Гросс-Егерсдорфе, Пальциге и Кунерсдорфе. Эта достаточно опасная традиция сохранялась и в последующих войнах: Аустерлиц, Фридланд, Бородино (Москва) — все это со стороны русских были позиционные битвы, а победитель явился как гениальный наследник фридриховской тактики.
И тем не менее Семилетняя война открыла для Европы русскую армию. До того времени, при Петре Великом и Анне Ивановне, она появлялась лишь при локальных конфликтах — в Прибалтике или на турецких границах. Отчасти русские заявили о себе в царствования Анны и Елизаветы военными походами, совпавшими с двумя наследственными войнами{83}, но они отнюдь не ускорили их окончание. Русская армия сражалась только против шведов, поляков, татар, турок и персов. Теперь же она впервые вышла на большую арену как соратница австрийской и французской армий и удачливая соперница армии прусской. Дважды она выстояла против такого полководца, как Фридрих II. Вспоминая эти столь поучительные страницы ее истории и столь славные битвы, имена которых начертаны на боевых знаменах, остается лишь удивляться тому, как все это могло быть забыто и заслонено войнами долгого царствования Екатерины П, которой пришлось иметь дело с противниками, стоявшими намного ниже нее. В сущности, она воевала опять с теми же шведами, поляками и турками. Зато кампании русской армии в Семилетнюю войну можно воистину считать для нее великой военной школой XVIII века. От Северной войны при Петре I до походов Суворова в Италию и Гельветическую Республику{84} и грозных Наполеоновских войн вершиной является, несомненно, Семилетняя война. За все царствование Екатерины II не было ни одной битвы, подобной Грос-Егерсдорфу, Цорндорфу, Пальцигу или Кунерсдорфу, поскольку победа ценится не только по доблести неприятеля, но также и по его военному искусству. Чтобы найти нечто сравнимое, нужно углубиться в прошлое до самой Полтавы или же заглянуть в будущее, к Кассано, Треббии, Нови, Аустерлицу, Эйлау, Фридланду, Бородино, Лейпцигу. Между Карлом XII и Францией эпохи Директории и Империи русские встретили всего лишь одного серьезного противника — Фридриха II.
Но именно его они и заставили уступить, ему противостоял Фермор, и его разгромил Салтыков.
В этой войне русская армия проявила себя во всех видах военного искусства, как его понимали в XVIII веке. Она не только участвовала в больших сражениях, но и совершала под командованием Салтыкова марши в соответствии со всеми правилами науки, преследовала неприятеля и форсировала реки в его присутствии, находила такие позиции, где могла бы без боя задержать противника. Румянцев под Кольбергом показал, как следует брать крепость по всем канонам: принудил осажденных очистить вспомогательный лагерь, рассеял и пленил подходившие к ним подкрепления, сочетал сухопутные операции с действиями флота и, наконец, пробив в стене брешь, заставил пруссаков капитулировать.
С первого же года войны русская армия постоянно совершенствовалась во всех отраслях военного дела. Ее пехота всегда превосходила прусскую и цепкостью в обороне, и наступательным порывом, и стойкостью под жесточайшим артиллерийским огнем. Не прибегая к помощи рогаток, она выдерживала самые яростные атаки конницы. Регулярная русская кавалерия, столь слабая в начале первой кампании как по выучке, так и по конскому составу, в конце концов научилась на равных сражаться с прусскими эскадронами. Нерегулярная кавалерия избавилась от некоторых своих первородных грехов, таких, например, как излишество заводных лошадей[347]. Под командованием Штофе льна, Тотлебена и Берга она проявила в набегах свои несравненные качества быстроты и отваги, почти мгновенно рассеивалась по огромным пространствам, прерывая пути сообщения неприятеля и запутывая даже самого Фридриха II. Кроме того, она обеспечивала безопасность и скрытность армии на марше и при маневрировании. Что касается артиллерии, то с самого начала у нее были лучшие во всей Европе орудия, особенно шуваловские гаубицы, ничего равного которым не имели ни Пруссия, ни Франция. К тому же были созданы особые полки канониров и артиллерийских фузилёров для улучшения защиты и обслуживания орудий.
Несомненно, коалиция четырех европейских держав не смогла сломить сопротивление Фридриха II и отобрать у него прежние завоевания. В этой неудаче повинна скорее политика, чем военная недостаточность. Мы уже показали корни тех слабостей и раздоров, которые подрывали «великий альянс», а также иные причины, раздражавшие всевластную царицу. При каждом из союзных дворов, равно как и между ними всеми, витали раздоры, недоверие и скрытая борьба интересов. Во всех армиях происходили генеральские дрязги — между Лаудоном и Дауном, Брольи и Субизом. Самым лучшим из них мешали всяческие конференции, придворные советы, наконец, просто интриги фаворитов. Решительные действия мы видим только в лагере Фридриха II и в окружении английского короля[348].
Однако то, что касается правительства, дипломатии, военных нравов XVIII века, все это частности эпохи, исторические случайности, поверхностные явления вещей и событий. Обратимся лучше к прочному, постоянному, глубокому, связанному с самим характером нации и сохраняющемуся до тех пор, пока жива она сама.
То, что есть в русской армии истинно национального, присуще и сегодняшнему дню, и эпохе Петра Великого. Оно проявилось в войнах Елизаветы и в суворовских походах, в борьбе Александра с Наполеоном, под Севастополем и под Плевной{85} — это, несомненно, великолепные кадры, являющиеся воплощением самого народа. Это пламенная преданность царю, вере и отечеству. Это самопожертвование среди опасностей, лишений и тягот. Это твердая надежность русского пехотинца, про которого Наполеон повторил слова Фридриха II, что для победы его еще мало убить. Это неисчерпаемый поток нерегулярной конницы, которая сегодня остается таковой лишь по имени, но чья подвижность и отвага по-прежнему делают ее столь грозной на равнинах Северной Европы. Это цепкость, стойкость и меткость артиллеристов 1759, 1812, 1854, 1877 годов. Все качества, все военные добродетели, проявившиеся в Семилетнюю войну, сохраняются, по всей видимости, и до наших дней. К этому добавились лишь технические усовершенствования, которыми смогла воспользоваться Россия за последние пятьдесят лет развития европейской цивилизации и науки.
