Несколько минут Нелл находилась на грани сна и яви, погружаясь в волны печальной мелодии, пока не поняла, что это играет Саймон. Ей захотелось увидеть его лицо. Соскочив с кровати, она выскользнула в коридор.
Сквозь окно в конце коридора светила полная луна, по ночному небу медленно плыли низкие облака. Каменные бюсты вдоль стен отбрасывали странные тени на пол, устланный ковром. Приглушенные звуки музыки плыли по коридору подобно призракам и звали Нелл в сторону атриума.
В глазах закона она была хозяйкой этого дома, но в ту ночь она крадучись шла по коридору, испытывая страх и чувствуя себя так, словно это был чужой дом. Каждая тень заставляла ее испуганно вздрагивать.
Она нашла источник звуков за последней распахнутой дверью. Осторожно выглядывая из‑за дверного косяка, она увидела Саймона, сидевшего за роялем. Залитые лунным светом, его руки быстро двигались по клавиатуре.
Он сидел спиной к ней. Ни свечи на рояле, ни канделябры не были зажжены, его лица не было видно. Но поза выдавала в нем человека, полностью погруженного в бесконечно печальную музыку, от которой разрывалось сердце.
Такой музыки она еще не слышала.
Нелл стояла за дверью, терзаемая звуками, изо всех сил сопротивляясь желанию подойти к Саймону и обнять его, прижаться к нему и заплакать.
Эта мелодия рассказывала ей то, чего она не хотела знать. Лучше, чем словами, она рассказывала ей о его душевной боли. Саймону было так же больно, как и Нелл.
И что ей теперь с этим делать? От его музыки ей стало только больнее. Она уже была готова отдать ему всю себя, поверить ему так, как не верила никогда и никому — может, даже себе самой. А его обещание оказалось насквозь лживым. Он с самого начала знал, что сможет развестись с ней, если что‑то пойдет не так. И даже говорил об этом со своим стряпчим.
А теперь он заявляет, что не оставит ее, но почему она должна ему верить? Враждебное отношение Кэтрин показало, что они не могут рассчитывать на простое и быстрое восстановление Нелл в своих правах по рождению. Может случиться так, что ей никогда не удастся получить то, что полагалось Корнелии, и в этом случае никто не осудит Сент‑Мора, если он избавится от выросшей в трущобах жены без гроша за душой.
Эти мысли сверлили мозг, причиняя невероятную боль.
Саймон сказал: «Я заслуживаю твоего доверия».
Но из них двоих именно она может потерять все.
Ее раздирали противоположные эмоции: любовь и ненависть, желание быть вместе с ним и желание уйти от него навсегда.
Когда по щеке потекла первая слеза, Нелл тяжело вздохнула и, подобрав подол, отправилась назад в спальню.
Глава 16
На следующее утро Нелл проснулась с ужасной головной болью, которая только усиливалась по мере того, как становилось светлее. Она велела принести завтрак к себе в комнату, потом немного поела без всякого аппетита. В коридоре пробили часы, объявляя начало дня.
Сильвия предложила составить ей компанию на прогулке, но мысль о вездесущих репортерах заставила Нелл отказаться от этой идеи. К тому же ей все время хотелось плакать, поэтому она предпочла остаться в одиночестве.
В конце концов она отправилась в библиотеку, чтобы как‑то отвлечься. Она ждала, что вот‑вот столкнется с Саймоном, но дом был пуст.
В библиотеке тоже никого не оказалось. В тусклом свете ненастного дня здесь пахло бумагой и старинными книжными переплетами. В полной тишине Нелл медленно пошла вдоль полок. Ей казалось, что окружавшие ее книги, полные мыслей давно умерших авторов, беззвучно молили о внимании к ним.
— Любая подойдет.
Нелл испуганно ахнула и обернулась. В самом дальнем углу в широком кресле сидел Саймон. Белый галстук ярко выделялся в сумеречном свете дня, придавая его очертаниям сходство с призраком.
У Нелл разом пересохло во рту, но она заставила себя ответить на его реплику:
— Я тебе помешала?
Он положил закладку в лежавшую у него на коленях книгу и взял бокал со столика рядом с креслом. Холодная точная расчетливость его движений заставила ее сердце биться сильнее.
— Моя собственная жена спрашивает, не помешала ли она мне? — пробормотал он. — Как интересно.
— Разве? А я думала, это вежливо.
Когда он говорил с таким безразличием, ей казалось, что она разговаривает с красивым холеным незнакомцем, который ей совершенно не нужен.
— Разумеется, вежливо. Все правильно, уверяю тебя. Мы аристократы — муж и жена, мы должны следить за тем, чтобы всегда вежливо разговаривать друг с другом.
В его голосе прозвучало что‑то большее, чем простая ирония. Нелл неожиданно решила вернуться в библиотеку позднее, когда Саймон уйдет.
Она уже повернулась, чтобы удалиться, но тут ее внимание привлекла лежавшая на большом столе книга. С первого взгляда было понятно, что это очень старая книга. Она провела пальцами по переплету — кожа была мягкой и потертой.
Нелл давно пришла к выводу, что все старые вещи делятся на две категории. Для бедняков старое означало полностью изношенное, бесполезное. Для богатых старые вещи имели особую ценность, и чем старее, тем лучше, потому что это означало: кто‑то имевший деньги на новую вещь, предпочел сохранить старую. В доме Саймона было множество ковров, затертых почти до дыр.
— Семнадцатый век, — сказала ей как‑то Полли, показывая на один из ковров.
Для любого разумного человека этот факт мог бы послужить поводом купить новый ковер.
Так или иначе, было совершенно очевидно, что эта книга принадлежала к категории старых вещей для богатых. Но когда Нелл открыла ее, то сразу поняла, что несправедливо сравнила книгу с потертым ковром.
Она была великолепна. Иллюстрации, изображавшие мученические страдания святых, были выполнены яркими живыми красками. Она перевернула страницу и услышала слова Саймона:
— Это книга твоей матери.
Нелл замерла на месте.
— Я думала, они все проданы.
Он пожал плечами и сделал глоток из своего бокала.
— Ты выкупил эту книгу?
— Да.
— А другие книги?
— Я выкуплю их все, если смогу.
Нелл почувствовала, как от этих слов у нее сжалось сердце. Саймон достаточно много рассказывал ей о своей юности, чтобы она могла понять, какое огромное значение имело для него доброе отношение графини. Теперь он пытался отплатить ей за добро, выкупая принадлежавшие ей книги у тех, к кому они попали после ее смерти.
От этой мысли на душе стало теплее. Так же как и она, он знал, что такое душевная боль. Его родители безропотно отдали его под опеку чужому бессердечному человеку. Ее тоже лишили семьи, и даже дважды — в детстве и теперь, не признавая родства с ней. Они оба потеряли то, чего не должен терять ни один человек. Они оба были отмечены этой утратой.
