– Хочу навестить одну старую, выжившую из ума женщину. Она немецкая еврейка и приехала сюда на белом автобусе после войны.
– Она немка? – сказала Берит. – И приехала в Швецию в белом автобусе? Должно быть, ты что-то перепутала.
Анника от удивления остановилась.
– Что ты имеешь в виду?
– В белых автобусах привозили скандинавов, сидевших в немецких концлагерях, то есть датчан и норвежцев. Там не было немцев.
– Ты уверена? – спросила Анника.
– Многие утверждают, что этими автобусами спасали людей и других национальностей, но это украшательская ложь. Единственными немцами, попадавшими в белые автобусы, были умирающие узники, которых перевозили в другие лагеря. Они практически все умерли.
Анника посмотрела на кроны берез. Собственно, ничего удивительного в этом не было. В этой семье вообще не было ничего нормального и здорового.
– Почему ты спросила? – поинтересовалась Берит.
– Расскажу позже. Я приеду в редакцию через несколько часов.
Она вошла в здание, тщательно вытерла ноги, прежде чем пройти в вестибюль.
Под потолком вестибюля висели лампы дневного света, отражавшиеся в линолеуме пола. На оштукатуренных стенах висело несколько абстрактных картин. Пахло дезинфицирующими средствами.
Анника остановилась в дверях и прислушалась.
В вестибюле начинались два коридора: один шел прямо, другой – направо. Людей видно не было, но откуда-то доносился гомон. Слева располагалась столовая. Дверь ее была полуоткрыта. Она зашла туда. При ее появлении две женщины лет пятидесяти, как по сигналу, обернулись, резко прекратив разговор.
– Здравствуйте, – приветствовала их Анника. – Я хотел бы навестить Ханнелору Линдхольм. В какой комнате она проживает?
Женщины переглянулись и о чем-то пошептались. После этого одна из них направилась на кухню, а вторая подошла к Аннике.
– Меня зовут Анника Бенгтзон, – представилась она, протянула женщине руку и улыбнулась. – Я знакома с Юлией и Александром. Юлия рассказала мне, что Ханнелора была у них на Бондегатан перед праздником и…
– Я знаю, кто ты, – сказала женщина. – Меня зовут Барбро, я руководитель этого учреждения. Мы здесь в Рамсмуре читаем газеты. Я знаю, что это ты спасла Александра.
Женщина помолчала, еще на шаг приблизилась к Аннике и с любопытством на нее посмотрела. Верхняя губа у нее была красная, как будто она была простужена и часто сморкалась.
– Ты напишешь письмо в газету?
Для большинства людей между газетными текстами нет вообще никакой разницы, они не отличают интервью от длинных репортажей, новостные статьи от хроники, заметки от обсуждений и анонсов. Для очень многих, включая и Барбро, любой газетный текст – это «письмо».
– Нет, – ответила Анника. – Я не буду ничего писать в газету. Я просто встречусь с Ханнелорой и поболтаю с ней.
– О чем?
Анника поправила сумку на плече.
– Я должна в этом перед тобой отчитываться?
Барбро заметно покраснела.
– Иди за мной. – Она указала дорогу и, повернувшись на каблуках, пошла вперед.
Анника пересекла вестибюль и вошла в один из коридоров, следуя за Барбро, которая энергично стучала каблуками при каждом шаге. Аннике показалось, что дама вот-вот вывихнет себе ногу.
– Престарелые пациенты Рамсмуры – это особые постояльцы. Все они очень разные, – сказала Барбро, обернувшись. – Всего у нас здесь сорок восемь квартир. Мы создаем для пациентов по возможности уютные, домашние условия. У нас есть больница, отдел обслуживания и отделение для слабоумных. Туда мы сейчас и направляемся.
Стены были выкрашены в розовый цвет. Одна из стен была разделена пополам полосой из темных роз. Через несколько метров перед ними открылся другой коридор, несколько шире первого. Пол был целиком покрыт мягким ковром. Кресла и столики стояли вдоль стены на некотором расстоянии от нее. В противоположной стене был ряд дверей. Одни из них были открыты, другие заперты.
– Значит, Ханнелора Линдхольм считается слабоумной?
– Я не обсуждаю диагнозы наших постояльцев, – сказала Барбро, остановившись у одной из закрытых дверей и постучав. Не дождавшись ответа, она распахнула дверь и вошла. – Ханнелора, – произнесла она громко, как будто старуха была тугоухой. – К тебе пришли.
Барбро жестом пригласила Аннику войти. Сама она осталась стоять у входа, опираясь рукой о косяк.
– Спасибо, – сказала Анника, – дальше я разберусь сама.
Барбро помедлила, потом повернулась и ушла, закрыв за собой дверь.
Анника осталась стоять спиной к закрытой двери. Справа была ванная, слева небольшая кухонька. Вся квартира состояла из одной-единственной комнаты, в которой было слишком много мебели. Мягкая, обитая кожей мебель, небольшой письменный стол, книжные полки. Узкая кровать упиралась изножьем в мини-кухню. Мебель выглядела голой и неуместной на светло-желтом линолеуме. Пахло пылью и полиролью.
Женщина с длинными седыми волосами стояла у окна и сжимала пальцами костыль. Кажется, она не заметила прихода Анники.
Та громко откашлялась.
Никакой реакции.
– Госпожа Линдхольм? – громко произнесла Анника. – Ханнелора? Меня зовут Анника Бенгтзон. Я приехала поговорить с тобой.
Женщина обернулась и бросила на Аннику короткий удивленный взгляд.
– Чего тебе здесь нужно? – спросила она совершенно нормальным тоном и снова повернулась к горшку с геранью.
– Я хочу поговорить с тобой об Астрид и Сив, – объяснила Анника.
Руки женщины заметно дрогнули. Она обернулась. Анника заметила, что в руке женщина сжимает коричневые листки герани. Она окинула комнату рассеянным взглядом. Женщина была поразительно красива.
– Астрид здесь? – спросила она.
Женщина говорила без малейшего немецкого акцента. У нее был сёрмланский выговор, как у Анники.
– Нет, – сказала Анника, – Астрид здесь сейчас нет. Может быть, мы присядем?
Ханнелора Линдхольм помедлила.
– Мне надо сначала выбросить этот мусор, – сказала она и пошла на кухоньку в углу комнаты.
Анника сняла куртку, положила ее и сумку на пол возле двери, а потом села в кресло.
– Когда придет Астрид? – спросила старуха и с надеждой вперила в Аннику взгляд.
– Астрид сюда никогда не придет, – сказала Анника и откинулась на спинку кресла. – Лучше расскажи мне что-нибудь о ней.
– Где она?
Анника внимательно посмотрела на сидевшую против нее женщину. Она была высокая и худая. Спина согнулась под бременем лет, но плечи остались прямыми. Волосы были хорошо вымыты и аккуратно расчесаны. У старухи были яркоголубые глаза, удивленные, как у фарфоровой куклы. На щеках играл старческий румянец.
Она ходила по квартире на Бондегатан и звала Давида, несмотря на то что ей раз за разом говорили, что он умер. Не было никакого смысла говорить об этом Ханнелоре, тем более что она сразу же об этом забудет.
– Она на Солнечном Берегу, – сказала Анника, и сказала сущую правду, ибо трупы не летают.
Ханнелора Линдхольм, выпрямившись, сидела на большом диване.
– Она хорошо там прижилась, – сказала она. – У нее, кажется, маклерское бюро?
– Да, да, – подхватила Анника.
Ханнелора скрипуче рассмеялась:
– Астрид – смелая женщина. Она всегда впутывалась в самые опасные истории.
Она улыбнулась и кивнула в подтверждение своих слов.
– На что же отваживалась Астрид? – спросила Анника.
Ответ не заставил себя ждать:
– Прыгнуть с высокого сеновала и ездить верхом на диких зверях. – Ханнелора рассмеялась своим воспоминаниям. – Она помешанная.
Смех утих. Анника ждала, но старуха больше не смеялась.
– Где Астрид прыгала с сеновала? – спросила Анника.
На лице старухи отразилось безмерное удивление.
– Как где? Конечно же в Гудагордене. Она была там, когда я приехала. Она единственная, кто был приветлив со мной. – Она перегнулась через стол и понизила голос: – Астрид очень хороший и добрый человек, она всегда защищала слабых и пугливых. Она не Девочка-тролль.
Анника удивленно моргнула. Старуха действительно была совершенно не в себе. Может быть, стоит задать ей вопросы попроще?
– Ты можешь что-нибудь рассказать о себе? – попросила она.
Ханнелора подняла глаза вверх и громко произнесла, заполнив комнату гремящим голосом:
– Я живу во дворце. Во дворце над облаками. Я танцую в Dia Halle перед всеми зверями.
Она подняла руки и сделала несколько грациозных движений, закрыв при этом глаза. В ней появилось что-то колдовское, словно она в этот миг существовала в другой реальности, в каком-то ином мире, не в шведском доме для престарелых, а в другом времени и в другом измерении. Анника долго смотрела на нее и уже начала отчаиваться.
– Где твои родители? – спросила она.
Женщина оцепенела и открыла глаза.
– Мне нельзя говорить об отце и матери.
В глазах ее появился страх.
– Почему?
– Мне запретили дядя Гуннар и тетя Хельга.
