Сжигало ли меня честолюбие, которое, как известно, лучше всего организует и обустраивает судьбу? Возможно, но это было честолюбие особого рода. Честолюбие человека, который задумался над судьбой Отечества и обладает уверенностью и страстью, чтобы попытаться это Отечество переделать. Я отчаянно копался в это время в себе, хотя все мои близкие утверждают и еще будут утверждать, будто мне это несвойственно. И понял, что обладаю именно страстью. Много я встречал людей, в том числе и в моем кругу революционеров и политических деятелей, которые были и умнее и, может быть, прозорливее, способнее, в отдельных случаях решительнее, писали и говорили лучше и талантливее меня, но у меня с юности, точнее, со смертью Саши, в душе кипела эта страсть спасти и благоустроить человечество. Это было стержнем моей души. А если и были ошибки, то это были роковые ошибки.
Что еще из этого периода? Описывать весь маршрут моего первого заграничного путешествия сейчас мне уже скучно. Там было недолгое житье в одном из швейцарских санаториев — надо было что-то делать с моим гастритом, который преследовал меня всю жизнь, выходить из затяжной слабости после воспаления легких в начале зимы — за этим официально, да отчасти и по существу, я и ехал, потом недолгое пребывание в Берлине, где я прошатался по рабочим собраниям. Поэтому я и говорю: страсть; меня мало что, кроме моих идей и проведения их в жизнь, интересовало. Каким-то магическим образом меня тянула к себе народная жизнь. В конце августа я писал матери что-то вроде подобного: «Берлинские Sehenswurdkeiten посещаю очень лениво — я к ним довольно равнодушен — и большей частью случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п. Насчет того, чтобы надолго остаться здесь, я не думаю: в гостях хорошо, а дома лучше».
Пробираясь уже ближе к дому, я еще раз заехал в Швейцарию, потому что была договоренность с Плехановым о новой встрече. Мы слишком были заинтересованы друг в друге. И такая встреча состоялась в местечке Орион. «Деревенский» Плеханов оказался несколько другим, нежели недавний «городской». Сыграла ли здесь роль дивная, для русского глаза почти нереальная природа, мерцание в прозрачном воздухе снежных шапок Альп или то, что в этих долгих беседах и прогулках принимали участие еще несколько социалистов, приехавших из России, — значит, у Плеханова, любившего покрасоваться, были свои восхищенные зрители, — среди них и мой товарищ той поры Александр Потресов, но это был другой, веселый, искрометный, живой Георгий Валентинович. Он мастерски рассказывал о подполье 70-х годов и, мне показалось, чаще, чем к другим, обращался ко мне.
Если подытожить, то я мог бы сказать: сложились деловые отношения с Плехановым, сложились деловые и дружеские отношения с Аксельродом. Возникла договоренность, что группа «Освобождение труда» специально для России будет издавать сборник «Работник», в который, естественно под псевдонимами, будут присылать свои статьи российские социал-демократы. Для меня это было особенно важно, ибо в первую очередь я получал трибуну. Редактором «Работника» станет Аксельрод. Это тоже важно. Что-то забрезжило в объединении сил российских социал-демократов. Я уже тогда знал, что часто выигрывают сражения армии, превосходящие не числом, а умением, выучкой, дисциплиной, волей и дерзостью полководца. Надо было возвращаться домой.
Глава пятая. Часть вторая
Газета, не вышедшая из печати.
Книга, только начатая в тюрьме.
Программа партии, которой еще не было.
Но если все закончится так, как переписка двух узников…
Мы все, так называемые старые большевики, завоевывали свое положение и авторитет не только своими статьями, книгами, революционной деятельностью, не только своими, часто рискованными, выступлениями на митингах и во время демонстраций, но и своими тюремными сроками. Здесь момент высшей пробы для революционера. И не надо говорить, что один удачлив, умел и точен в конспирации, а другой безрассуден и небрежен. Активная и настоящая, без показухи и имитаторства, революционная деятельность неизбежно ведет к тюрьме. Спросите любого революционера со стажем, и он вам ответит так же.
С ранних лет я занимался, если так можно сказать, теорией и, в силу необходимости, практикой конспирации. Кое-что я по этому поводу читал, подолгу и дотошно расспрашивал опытных и бывалых подпольщиков. Я всегда настойчиво напоминал своим товарищам о необходимости для революционера, человека, тотально недовольного порядком и мечтающего переделать жизнь, соблюдать определенные правила конспирации на улице, со знакомыми, да и в личной жизни. Можно привести за собой хвост, когда идешь на встречу с единомышленниками или на рабочее собрание, а можно по доверчивости или случайно сблизиться с легкомысленным человеком, который, не придавая этому никакого серьезного значения, легко разболтает услышанное. Еще хуже по неосмотрительности довериться провокатору. Все это может произойти и с самым опытным человеком. В этом жуткие издержки профессии. Отсюда — и самый опытный человек почти неизбежно должен оказаться в тюрьме. Назовите мне не сидевшего в тюрьме революционера, и я вам скажу: покопайтесь в его полицейском досье.
Именно поэтому все уже для себя решивший профессиональный революционер исподволь готовится к тюрьме. Он заранее знает, как поведет себя со следователем, готовит себя к неизбежным лишениям, заранее вырабатывает линию поведения с сокамерниками и новыми товарищами. Так крестьянин готовится к весне. Не было ни одного, наверное, революционера, который, попадая в тюрьму, не владел бы звуковой азбукой «перестука». Я припоминаю, как, перестукиваясь иногда через несколько камер, мы с товарищами играли в шахматы.
Опытный революционер знает также, чем он станет заниматься в неволе. Сколько наших товарищей выучили в тюрьмах и в ссылках иностранные языки, написали книги, приобрели огромные теоретические знания, стали специалистами в той или иной области.
Недоверчивость и умение в случае необходимости рискнуть — вот главный принцип, коли уж ты попался. Не раскиснуть в тюрьме, не потерять физического здоровья, сохранить свою личность — вот основная задача. Разве в противном случае состоялось бы столько дерзких побегов, сколько совершили многие из революционеров, в частности, большевики? Тюрьма для революционера — это не только место неизбежных лишений, но и место физической закалки, самопознания, интеллектуального труда, тренировки воли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
