— Сыграешь со мной?
— У тебя губа не дура.
— Это сэкономит тебе деньги.
— Ужасно скучно тратить время на плохого игрока. Ладно, садись и постарайся хоть сегодня не ударить в грязь лицом.
— Не сегодня. У меня голова кружится, и домой пора. Как-нибудь в другой раз.
Я покинул «Бальто», а они продолжили пить за здоровье Лоньона. На улице я огляделся, ища глазами загадочного человека, но поблизости его не оказалось. Он сидел на скамье у перекрестка Пор-Руаяль. Я решил подойти.
— Это вы навели шороху в ателье? — спросил он.
— Почему хозяин сказал, что вас нет?
— Потому что меня там быть не должно. Я работаю время от времени. В порядке одолжения. Неофициально. Вы вчера нагнали страху на моего патрона. Больше так не поступайте. Мне очень нужна эта работа.
— Вы нелегал, да?
— От вас ничего не скроешь.
Он пожал плечами с видом покорности судьбе, прищурился, как кот, и едва заметно улыбнулся:
— Можете присесть, если хотите.
Я сел рядом с ним на скамью. Он достал пачку «Голуаз» и предложил мне сигарету.
— Спасибо, не курю. Вы… вы иностранец?
Он кивнул.
— Не похоже. У вас совсем нет акцента.
— Я начал учить язык в детстве. Занимался с французом. Если рядом оказываются полицейские, я говорю, как уроженец Вогезов.
— У вас нет документов?
— У меня их слишком много. Только не тех, что нужно.
— Вам не предоставили политического убежища?
— Я подал прошение. Давно. Они потеряли бумаги. И я плюнул на это дело.
— Как вас зовут?
Он не торопясь докурил сигарету до фильтра, бросил окурок на землю и раздавил.
— Саша, — произнес он отсутствующим голосом, глядя на свои пыльные ботинки.
— Почему другие вас отвергают?
— Я уже говорил — не знаю. Я не совершил никакого преступления, не сделал ничего предосудительного. Спросите у них.
— Я спрашивал. У Игоря. Он не ответил.
— Они не поняли, что мы теперь свободные люди и живем в свободной стране. Каждый имеет право делать что хочет и ходить куда хочет. Дайте мне вашу пленку, я ее проявлю. Бесплатно. И напечатаю фотографии. Я знаю, где вас найти. Полагаю, вы часто бываете у фонтана Медичи.
Я протянул ему кассету с пленкой, и он пренебрежительно скривился:
— Чем снимаете?
— У меня «Брауни Кодак».
— Не лучший выбор.
— Я делаю семейные снимки.
— Качества я вам не гарантирую.
Он поднял подбородок, и я проследил за его взглядом. По другой стороне улицы шли Лоньон и Томаш Загеловский. Инспектор бурно жестикулировал, Томаш был явно напуган.
— Легавый в ярости, он потерял много денег, — сказал я, — а Томаш в ужасе из-за того, что стал невольным виновником этого проигрыша.
— Тем хуже для них. Не умеешь играть в шахматы, учись, не то тебя «научат».
— Исход казался более чем предсказуемым. Никто не думал, что Леонид вывернется. Но он же чемпион…
— Тартаковер против Бернштейна, парижский турнир тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Леонид знает наизусть классические партии.
— Вы тоже.
— У него, как у всех выживших, избирательная память. Мы забываем то, что нас смущает, тревожит или не интересует, и храним в памяти то, что может оказаться полезным. Только так человек и выживает.
Разъяренный Лоньон и не перестающий извиняться Томаш перешли на другую сторону и исчезли на бульваре Сен-Мишель.
— Никогда не видел таких огромных ушей, как у этого типа, — задумчиво произнес Саша. — Он не случайно стал полицейским, вам так не кажется?
Он закурил «Голуаз» и начал пускать колечки.
4
Вернувшись из лицея, я застал дома дедушку Энцо. Он был в гостиной, сидел в кресле, на полу у его ног стояли два чемодана и обвязанный веревкой мешок. Мария принесла ему на подносе чашку кофе с молоком и домашнее печенье. Он ждал нас, покуривая трубку. Дед заявился без предупреждения, и мы очень удивились. Он сказал, что приехал в Париж на несколько дней, по делам. Папа настоял, чтобы дедушка остановился у нас, — мама была против, и они даже поспорили об этом на кухне, — и дедушка занял комнату Франка.
За ужином он сообщил, что решил покинуть Францию и вернуться в Италию. Эта мысль давно зрела у него в голове, но осуществление плана пришлось отложить из-за болезни бабушки Жанны. Наш прадедушка был родом из Фонтанеллато, деревни в окрестностях Пармы. Дедушка Энцо без труда нашел оставшихся там родственников. Его кузен Риккардо Марини, сын старшего из братьев Марини, получивший по наследству семейную ферму, написал, что с радостью примет дедушку в своем доме.
— Ты заболел? Окончательно выжил из ума?! — кричал папа.
— Не понимаю, что ты так бесишься, Поль.
— Ты всегда внушал нам, что наша родина — Франция.
— Я скучаю по Италии.
— Я бы понял, если бы ты хоть раз съездил туда в отпуск, тебе это и в голову не приходило! С чего вдруг ты услышал зов родины?
— Мы обсуждали это с твоей матерью. Она хотела увидеть Венецию и Рим. Не получилось. Я начал учить итальянский и уже немного говорю, но мне не хватает практики.
— А как быть мне?
— В каком смысле?
— Как я смогу отсюда, из Франции, заботиться о тебе?
— Мы не часто видели тебя и в Лансе.
— Ты в таком возрасте, когда тебе может понадобиться уход.
— Я не рассчитываю ни на тебя, ни на твоего брата. У вас своя жизнь. Захочешь увидеться, приедешь, я же не в Австралию собираюсь.
— Чем занимается твой кузен?
— Он на пенсии. Дети взяли на себя всю работу на ферме. Они выращивают помидоры. И свиней.
— Пармскую ветчину? — спросила Жюльетта.
* * *
Дедушку Энцо поселили в комнате Франка. Он не задал ни одного вопроса о моем брате.
На следующий день, когда он проснулся, я завтракал в кухне, а папа собирался на работу.
— Ты рано уходишь.
— Приходится.
— Я собираюсь навестить твоего брата.
— Рад за тебя.
— Зря ты так к нему относишься. Он пережил много невзгод. Нужно быть терпимей.
— У меня тоже проблемы, папа.
— Я могу что-нибудь для тебя сделать, Поль?
— Я и сам пока не вижу решения.
— Нам нужно будет поговорить до моего отъезда. Только ты и я.
— Если уедешь, мы больше не увидимся.
— Я на пенсии уже семь лет. Раз в месяц приезжаю в Париж. Пока была жива мама, мы приезжали вместе, и она встречалась с твоим братом. Из всей твоей семьи я общался только с Мишелем. Мы ходили в Лувр. А ты был вечно занят.
— Я работаю, папа. У меня магазин, клиенты. А музеи я не люблю.
— Я ни в чем тебя не упрекаю — просто хочу воспользоваться временем, которое отпустит мне судьба, и посмотреть Италию.
— Зачем?
— А чем еще мне заниматься? Ходить в парк, смотреть телевизор, играть в петанк? Жизнь здесь такая тусклая! Мне нужен свет, солнце. Я хочу воочию увидеть то, чем восхищался в книгах и на картинах. Я пенсионер и могу жить как хочу, никуда не торопясь. Я, слава богу, здоров. Кузен Риккардо хороший человек, у него большая ферма в Фонтанеллато. Ты сможешь приезжать, когда захочешь, проводить у меня отпуск.
— Будем надеяться, что я сумею навестить тебя, не дожидаясь отпуска.
Папа ушел.
— Он и правда ужасно занят, — сказал я, чтобы утешить дедушку. — Сейчас приготовлю завтрак.
— Но ты-то хоть свободен?
— После обеда у меня нет занятий — если хочешь, пойдем в Лувр.
— Не в Лувр, в другое место.
* * *
На фасаде дома номер четыре по улице Мари-Роз, что неподалеку от Порт-д’Орлеан,[151] висела мраморная мемориальная доска: «Здесь с июля 1909-го по июнь 1912-го жил Владимир Ильич Ульянов-Ленин». В старом доме вкусно пахло мастикой. Дедушка шел первым. Мы поднялись на третий этаж, и он позвонил в дверь. В замке повернули ключ, сняли цепочку, и на пороге возник высоченный пожилой толстяк.
— Здравствуй, товарищ, — сказал он, пожимая дедушке руку. — Не шумите, соседям не нравятся эти визиты.
Он осторожно закрыл дверь, сел на стоявший у окна стул и вернулся к чтению, не обращая на нас никакого внимания. Квартира выглядела старомодной и сумрачной. Я думал, что дедушка проведет для меня экскурсию, но он молча стоял перед зеркалом в золоченой раме, к которой были приклеены старые фотографии и пожелтевшие тетрадные странички, как будто пытался разобрать написанное. В коридоре, в двух витринах, подсвеченных слабой лампочкой, находилось пыльное Красное знамя и несколько других экспонатов. Стены ленинской спальни были оклеены поблекшими обоями в цветочек. На кровати лежала шахматная доска, над изголовьем висела фотография Карла Маркса в рамке. На бюро я заметил чернильный прибор, керосиновую лампу, бумагу и письма в конвертах на имя Ленина. На книжных полках стояли старые книги. Я решил поинтересоваться, что он читал, и подошел ближе. Оказалось, что это не книги, а муляжи. В комнате жены Ленина Крупской пахло затхлостью. В темном алькове стояли две детские кроватки, у стены — узкая койка, на которой спала Надежда Константиновна. Стены комнаты украшали фотографии и факсимильные копии писем. На кухне окнами во двор я обнаружил плиту с чугунным котелком на конфорке.
