Среди немногих исключений – стихи Джонсона на смерть его сына Бенджамена, умершего в 1603 году во время вспышки чумы, скосившей около 30 тысяч лондонцев. В переводе с древнееврейского Вениамин (Бенджамен) означает «сын правой руки». Так, по Библии, Иаков переименовал своего младшего сына, которого Рахиль первоначально нарекла Бенони – «сыном печали». В стихах Джонсона нет ни надрыва, ни аффектации – только глубокая скорбь, горстка скупо и точно отобранных слов:
Прощай, сынок! немилосердный РокМне будто руку правую отсёк.Тебя мне Бог лишь нá семь лет ссудил;Я должен был платить – и заплатил.
* * *
По-видимому, Уилсон прав, говоря о том, что Джонсон разделил себя на части в своих персонажах. Драма его жизни значительней любой из его пьес – именно потому, что главный характер в ней «нерасщепленный» – и взывает к более высокому таланту, чем тот, что был отпущен Большому Бену. «Упорным, напряженным постоянством» добившийся, наконец, признания, всю жизнь ревниво следивший за успехами своих соперников в искусстве, Джонсон заставляет вспомнить о пушкинском Сальери. Мрачным упрямством и пафосом собирания он напоминает Барона в «Скупом рыцаре». Среди самых известных стихотворений Джонсона то, в котором он вдруг видит себя со стороны – седого, с «гороподобным животом», неспособного более ни понравиться себе самому, ни увлечь воображение женщины. И это неожиданно впечатляет. При столкновении скупца и его утраты неизменно высекается искра поэзии.
Бен Джонсон
(1572–1637)
Песочные часы
Взгляни на этот тонкий прах,Струящийся в часахСтеклянных;Поверишь ли, что это былТот, кто любилСвет глаз желанных?Он в них сгорел, как мотылек,И прахом в эту колбу лег,Испепеленный;Но обрести покой не смогИ самый прах влюбленный.
Первенцу моему, Бенджамену
Прощай, сынок! немилосердный РокМне будто руку правую отсёк.Тебя мне Бог лишь нá семь лет ссудил;Я должен был платить – и заплатил.Душа моя болит. О, почемуБолит, а не завидует тому,Кто избежал земной судьбы отцов –Зла, скорби, старости, в конце концов?Спи, кровь моя, до Божьих петухов;Ты лучшим был из всех моих стихов.Я сам свои надежды погубил:Грех так любить, как я тебя любил.
Пузан
Отменный у Пузана аппетит:Весь день он ест, всю ночь потом блудит.Так, в буйстве непрестанном чревных соков,Он сделался притоном всех пороков.Грехи стоят в нем на очереди:Обжорство вышло, Похоть – заходи!
Мартышка на парнасе
Мартышка, что залезла на Парнас,Мужлан, что возомнил себя Орфеем, –Так ловко он обкрадывает нас,Что мы его же, наглеца, жалеем.Сперва он пьесы старые латал,Старался, чтобы было шито-крыто;Но, подкопив на сцене капитал,Чужим умом живет уже открыто.А где улики? Никаких улик;Все вместе перемешено, как в каше.Да он и сам забудет через миг,Что стибрил. Было ваше – стало наше.Глупец! как будто бы нужны очкиУвидеть, где – руно, а где – клочки.
Ода к самому себе
Безделью потакая,Лежишь ты день-деньскойИ празднуешь лентяя;Поверь, что жизнь такаяС безвольем и тоской,Как ржавчина, пожрут талант и разум твой.Иль вправду ИппокреныИсточник иссушен?И звонкие КаменыЗатихли, удрученны,Узрев, что ГеликонОтрядами сорок болтливых осквернен?Проснись, развей досаду,Подумай о другом, –Что с бранью нету сладу,А честный муж наградуНайдет в себе самом,Не надобен ему рукоплесканий гром.Пусть мелкота речнаяНа всякий вздор клюет,Стихов не понимая;Им, простакам, любаяНаживка подойдет.Бедняги! их кумир – дешевый виршеплет.Возьми же в руки лируИ по струнам ударь,Взлети к небес эфируИ новый пламень миру,Как сын Яфета встарь,Добудь, своей судьбы и славы государь!И если к правде глухиВ наш подлый век, забудьО сцене-потаскухе –И пой в свободном духе,Свободный выбрав путь, –Чтоб никакой осел не мог тебя лягнуть.
Джордж Чапмен
(1559?–1634)
О первых тридцати трех годах жизни Чапмена известно не больше, чем о «темных годах» Шекспира. Неизвестно, учился ли он в университете: скорее всего, нет; но при том в знании античности соперничать с ним мог только Джонсон. Начиная с 1594 года Чапмен публикует ряд стихотворных книг: «Тень ночи», «Овидианский пир чувств», цикл сонетов «Венок мой моей возлюбленной Философии», «Геро и Леандр» (завершение поэмы, первые две песни которой написал Кристофер Марло), перевод первых семи книг «Илиады». Его рифмованная версия Гомера, исполненная истинно ренессансного духа, через двести лет вдохновила восторженный сонет Китса, а Кольридж назвал ее поэмой столь же оригинальной, как «Королева фей» Спенсера. В последующие годы Чапмен перевел всего Гомера, включая «Одиссею» и гимны. Как драматург, он начал в 1595 году с комедии, которую хвалили Джонсон и Шекспир, вместе с Джонсоном и Марстоном подвергся тюрьме за злободневные намеки на шотландцев в пьесе «Эй, к востоку!»; но для своих трагедий, изображающих подлые придворные нравы, благоразумно избрал недавние события при французском дворе. «Бюсси д’Амбуа» и «Месть за Бюсси д’Амбуа» впервые вводят в литературу героя, известного современному читателю по романам Дюма-отца. Как переводчик Гомера Чапмен пользовался покровительством принца Генри, а потом графа Сомерсета, но под конец жизни запутался в долгах и умер, измученный нуждой и кредиторами.
Джордж Чапмен. Гравюра Уильяма Хоула, 1616 г.
Из пьесы «Бюсси Д’Амбуа»Жизнь человека – факел на ветру.АКТ IСЦЕНА 1
Бюсси Д’амбуа
Вселенной правит Случай, а не Разум,Все здесь навыворот – успех и честь:Богатство безобразит: лишь нуждаТворит и лепит образ человека.Вельможи высятся, подобно кедрам,Подвержены свирепству вечных бурь,Как неискусный скульптор, взгромоздивКолосса страшного с разверстой пастью,С огромными руками и ногами,Гордится этим – так волдырь сановный,Раздутый спесью, властью и богатством,Своей брезгливой миной, важной позойИ грубым тоном тщится показать,Что в нем одном – вся слава королевства;Когда на самом деле он подобенКумиру, состоящему всецелоИз извести, щебенки и свинца.Жизнь человека – факел на ветру,Непрочный сон и призрачное благо.Как мореходы, доблестно пройдяНа крепких кораблях, обитых медью,Средь бездн морских дорогами НептунаИ опоясав целый шар земной,По возвращеньи к берегам роднымДают сигнальный выстрел, призываяНа помощь лоцмана, чтоб ввел их в гавань, –Хоть это только бедный рыболовПрибрежных вод, – так мы, избороздивМоря Фортуны и стремясь домойПод флагами удачи на раздутыхКичливых парусах богатств и славы,Должны на помощь Добродетель звать,Чтоб, не разбившись, к берегу пристать.
(Ложится)
Входит М е с ь е с двумя пажами.
Месье
У государства множество нулей,И лишь один монарх – та единица,Что придает им цену. Взгляд егоюпитеровой молнии подобенА голос грому. Он – как океан,Непостижимый в глубине своей,Неисследимый для умов и взоров.От трона я теперь на волосок;И если этот волос оборветсяНечаянно, мне должно про запасИметь людей, решительных и верных.Вот уголок зеленый, где найдуЯ Д’Амбуа: он рыцарь и храбрец,Но мир не оценил его достоинств;За это он возненавидел светИ скрылся в тень. Однако же он молод,Честолюбив и многого достигнет,Коль щедростью стремленья в нем разжечь.Сейчас он мир бранит и в грош не ценит,Но деньги и успех его изменят.
(Приближается к Д’Амбуа)
Месье
Да это Д’Амбуа!
Бюсси Д’амбуа
Он самый, сэр.
Месье
Уткнулся в землю, как мертвец? ВоспряньИ к солнцу обратись!
Бюсси Д’амбуа
Я не пылинка,Чтобы резвиться в солнечных лучах,Как делают вельможи.
Месье
Вздор! ВельможиРаспространяют сами эти толкиО солнце и пылинках, чтобы прочихЗаставить вечно прозябать в тени.Так, говорят, обжора сицилийскийНос облегчал в изысканное блюдо,Чтоб съесть все самому. Взгляни при светеНа пир, тебе предложенный Фортуной –И мрак возненавидишь хуже смерти.Не верю, что клинок твой согласитсяРжаветь в покое. Если б ФемистоклТак схоронился в тень, его АфиныИ сам он – были бы добычей персов.Когда бы в Риме доблестный КамиллЧуть что, в кусты бросался отсидеться,Он не стяжал бы четырех триумфов.И если бы Эпаминонд Фиванский,В безвестности растратив сорок лет,Так жил и дальше, – он бы не избавилСвою страну и самого себяОт гибели; но он собрался с духом,Свершил все, что обязан был свершить,И славой возблистал, как блещет стальОт долгой, верной службы. Как огоньНе только кажет нам себя, но светит,Так наши подвиги не только славуПриносят нам самим, но подвигаютДругих на благородные деяньяИ мужества пример нам подают.
Бюсси Д’амбуа
