Где бы в своем походе он ни находил афинян, воинов ли, купцов или колонистов, он сохранял им жизнь и давал охранную грамоту - при условии, что они пойдут только в Афины и никуда больше. Они брели вдоль всей Фиванской дороги, через перевалы Парнефа и вниз на равнину, со своими женами и детьми, своими постелями и кухонными горшками. Весь день входили они через ворота Города, отряхивали пыль с ног, сбрасывали свою ношу и восхваляли великодушие Лисандра.
А потом, передохнув немного, отправлялись на рынок за пищей.
Мы перекрыли входы в гавань Пирея, как только поняли, что у нас нет кораблей, чтобы защищать их. Только маленький порт Мунихии остался без заграждения - для приема кораблей с зерном. Вначале прибыла пара судов из Геллеспонта, которые вышли еще до битвы, да два-три с Кипра. Зерно хранилось под вооруженной охраной. Но на следующий день пришлось отпустить столько же мешков, сколько привезли - со всеми этими новыми ртами рынок был выметен дочиста. Вскоре показался в виду флот Лисандра, две сотни парусов. Они сложили крылья на Саламине и захватили его без борьбы. А потом устроились там, как на насесте, не сводя глаз с Пирея, - и принялись ждать.
Спарта оказала нам большую честь - отправила к нам обоих своих царей. Царь Павсаний прошел маршем через Истмийский перешеек и привел свое войско под самые стены Города. В садах Академа он натянул свои шатры; мы видели, как спартанцы соревнуются в беге на песчаных дорожках или в метании диска. Они перерезали дорогу на Мегару; а потом царь Агис спустился из Декелеи и перекрыл дорогу на Фивы. Наступила зима, сначала с солнечными холодными днями, потом с холодными дождями. Не много потребовалось времени, чтобы даже малые дети поняли цену великодушию Лисандра.
Не прошло и нескольких недель, как люди стали умирать. Сначала - самые бедные, самые старые и те, кто уже болел. Чем меньше становилось пищи, тем выше поднимались цены; люди тратили на пищу все, что у них было; ремесла увядали, люди бросали работу, арендная плата не выплачивалась тем, кто жил на нее; каждый день вырастало число неимущих, а когда люди долго живут в бедности, они умирают.
Зерно выдавалось государством, по мере на голову. Но мера снижалась день ото дня, и приходившие последними не получали ничего. Ходить должен был глава дома. Мой отец поднимался до рассвета, многие ждали всю ночь. В холодные ночи люди простужались, и от этого умерли очень многие.
Дома, однако, мы сперва жили вполне хорошо. Теперь человек, имеющий мула, был почти так же богат, как владелец коня. Наш мул был совсем молодой, и в засоленном виде оказался на вкус почти как оленина. Когда отец забил его, я сказал:
– Надо послать Лисию часть. Ты же знаешь, мы всегда делаем так, когда совершаем жертвоприношения, а он посылает нам.
– Но сейчас мы не совершаем жертвоприношения, - возразил отец. - Мул неподобающее животное для жертвы богам. Теперь уже невозможно соблюдать все условности. Твой двоюродный дед Стримон, хоть он человек вполне состоятельный и брат моего отца, мне ничего не посылает.
– Тогда возьми из моей доли, отец. Много раз в битве Лисий проливал свою кровь, чтобы спасти мою. Так могу ли я пожалеть для него мяса мула?
– В Городе пять тысяч мужей, Алексий, которые проливали в битвах кровь за всех нас точно так же. Так что, я должен послать мясо каждому из них?
Но в конце концов он послал. Через некоторое время Лисий прислал нам голубя. Когда мы с ним встретились потом, я увидел, как он расстроен, что не мог послать ничего лучше, да и ради этого, наверное, изрядно потратился. То же самое творилось повсюду, за исключением богатых домов; но трудно приходилось тем, кто повторял за Пифагором: "Нет моего или твоего между нами".
Когда мера зерна снизилась до одного котиле на голову, было решено направить к спартанцам послов и спросить об их условиях мира.
Послы отправились в Академию; и люди, смотревшие им вслед, вспоминали, как после взятия Алкивиадом Кизика, а потом еще раз, после нашей морской победы у Белых островов, спартанцы предлагали мир на условиях, что каждая сторона сохранит то, что имеет, за исключением Декелеи, которую они нам вернут, если мы примем обратно олигархов-изгнанников. Вот из-за этого последнего условия вождь демократов Клеофонт взбудоражил народ и уговорил добиваться лишь войны до победного конца. Теперь его схватили, обвинив в уклонении от военной службы, и осудили на смерть. Но, говорят, человеку не следует оглядываться назад, когда он подходит к концу.
Наши послы скоро вернулись, ибо цари не пожелали вести с ними переговоры. Они сказали, что это - дело эфоров [107] в Спарте. Тогда отправили послов снова, в долгий путь через горы и Истм; и они были уполномочены предложить спартанцам сейчас те же самые условия, которые они предлагали, чтобы каждая сторона сохранила то, что у нее есть. Вот только теперь у них было все, кроме самого Города, Пирея и Длинных стен.
В гаванях вовсю ловили рыбу, но улов становился все меньше с каждым днем. Когда люди на улице слышали, что в каком-то дворе отбивают осьминога, чтобы мясо стало мягче, они переглядывались между собой, как в прежние времена, когда перед дверью вывешивали лоб быка. За котиле масла отдавали две драхмы, да и то, если удавалось найти его.
Потом снова возвратились послы. Был серый промозглый день, с моря надвигались темные тяжелые облака. С вершины Пникса можно было увидеть волны с белыми барашками вплоть до самого Саламина и корабли Лисандра, направляющиеся в порт. Послы поднялись наверх, и от одного взгляда на их лица холод показался еще холоднее. Спартанцы завернули их назад от границы, когда услышали наши предложения, и велели возвратиться с чем-нибудь посерьезнее. Пусть Афины признают правление Спарты, а себя - подчиненным союзником и пусть снесут Длинные стены на протяжении десяти стадиев. Вот тогда можно будет поговорить о мире.
В тишине чей-то голос воскликнул: "Рабство!". Мы посмотрели в сторону Пирея и увидели великие стены Фемистокла, выступающие в гавань и охраняющие дорогу, подобные деснице человека, вытянувшейся от плеча, чтобы схватить копье. Лишь один из пританов предложил сдаться - и тут же был присужден к тюремному заключению за бесчестье Города. А потом мы двинулись вниз с холма, и мысли каждого вернулись к проблеме следующей трапезы.
Я остановился по дороге у Симона-башмачника, чтобы поставить заплату на сандалию, и в дверях столкнулся с Федоном. Мы не виделись уже с неделю; он сильно похудел, но привлекательности своей не утратил - скорее, его внешность просто изменилась. Я спросил, как он себя чувствует, не желая затрагивать вопроса, чем он кормится.
– О, пока хватает папируса, я живу неплохо. Люди все еще покупают книги - чтобы отвлечь мысли от желудка. И последнее время у меня появились кое-какие уроки. Ко мне приходят учиться математике, а я заодно учу их и логике. Половина неприятностей в мире проистекает от людей, не приученных возмущаться заблуждениями так, как возмущают их оскорбления.
Я посмотрел на свиток, который он держал, и на его руку. Казалось, сквозь нее просвечивают строчки.
– Федон, а что ты вообще здесь делаешь? Разве ты не знаешь, что спартанцы отправляют мелосцев на родину и дают им охранную грамоту?
Он улыбнулся и глянул через плечо в мастерскую. Симон сидел за рабочим столом с женским башмаком в одной руке и шилом в другой и слушал Сократа, который, держа в руке кусок выделанной кожи, что-то втолковывал Евтидему.
– Мы пытались дать определение стойкости, - пояснил Федон. - Не имея такого определения, мы не можем решить, является ли она благом абсолютным, либо относительным, либо же частичным. Но ты, дорогой Алексий, войди внутрь - и услышишь, как Сократ сравнивает ее с процессом дубления кожи и ведет к тому, что независимо, абсолютное она благо или нет, мы, развивая ее, получим больше, чем имели раньше. Так скажи, зачем мне голодать на Мелосе, когда здесь я получаю такое вознаграждение? Заходи и составь нам компанию.
Он взял меня за руку и повел внутрь.
Изо дня в день спартанские линии стягивались вокруг Города, и цена масла дошла до пяти драхм за два котиле. В открытой продаже имелось все, кроме зерна; его было недостаточно, чтобы уследить за справедливостью распределения. Бедняки начали бросать новорожденных, если у матери не было молока. Каждый раз, поднимаясь в Верхний город, ты слышал плач младенца где-нибудь среди камней или высокой травы.
Богатые пока ничего не почувствовали. Такие люди закупают запасы большими партиями; за то, чего не хватает, они могли заплатить - не говоря уже об их лошадях, ослах и мулах. Многие были щедры; Ксенофонт, когда забил своего любимого боевого коня, разослал по куску всем друзьям и написал нам самое благородное письмо, превращая свой дар в шутку, так чтобы мы не ощущали стыда, что не можем послать ничего взамен; Критон, я думаю, кормил всю семью Сократа одно время, а после - Федона, так же как и всех своих пенсионеров и нахлебников - этих он поддерживал с самого начала; Автолик помогал некоему искалеченному борцу, который учил его в мальчишеские годы. Но никто из них не мог изменить главного: когда-то бедность и богатство означали пурпур или домотканый холст, теперь же - жизнь или смерть.
