По траншее, куда-то вправо, оттаскивали раненых. В обратном направлении пробежал один из автоматчиков. Воронцов узнал в нем связного, который во время первой атаки был послан к минометчикам. Интересно, какую он весть принес? Будет минометная поддержка или в этот раз отбиваться придется в одиночку?
Демьянова «тридцатьчетверка» молчала. Должно быть, боеприпасы закончились, подумал Воронцов. Вот что такое — стоять на позициях. Тут не уйдешь. Окоп свой не оставишь. Это не по лесам бегать.
Мимо, отчаянно матерясь, пробежал с винтовкой ротный. Он на ходу отдавал распоряжения связным:
— Витюков! Давай жми к Лазуткину, скажи ему: оба пулемета срочно на фланги! Сам пусть сидит и не дергается. Ударит, когда нам на головы спрыгнут. Не раньше! Понял, Витюков? Ну, тогда — бегом!
Связной натренированным движением окопного человека выскочил из траншеи и мигом скрылся в зарослях терна и низкорослого кустарника, который был весь изрублен, искромсан пулями и осколками.
А этот старший лейтенант — человек не такой уж и простой, каким кажется. Воюет с резервом.
Прибежал Степан, доложил:
— Выбили! Болванку наконец-то выбили!
— Что с танком? — спросил Воронцов. — Почему не стреляли?
— Болванка прямо под башню угодила. Заклинила поворотный механизм. Демьяну отбоем лицо посекло. Перевязывать пришлось.
— Как себя чувствует лейтенант?
— Лейтенанта в тыл отправили. Немцев тоже. Один ранен. Перевязали.
— А что со снарядами?
— Снаряды есть. Правда, одни бронебойные.
— Пусть лупят бронебойными! Вначале — по «гробам». Потом — по цепи. Захвати патронов. Вон, полный цинк. Если приблизятся, пусть выйдет к траншее и даст из пулемета! Давай, Степан, к ним! И предупреди, что позади нас находится резерв, видимо, до взвода. Чтобы не подавил там своих, когда начнет маневрировать.
Винтовочных патронов у Воронцова осталось всего три обоймы. Он снова высунулся из-за бруствера. Повел прицелом вдоль цепи. На лицах атакующих была решимость. Один из бронетранспортеров переместился ближе к мосту, где догорала самоходка. Воронцов поймал в прицел пулеметчика, выстрелил. Тот ткнулся головой в гашетку. Менять позицию было нельзя, да и некогда. Стрелять второй раз — опасно. Он перезарядил винтовку и, дождавшись команды ротного «Огонь!», поставил рядом каску, брошенную кем-то из бойцов роты, кого, видимо, унесли в тыл санитары, отодвинул ее на локоть в сторону, чтобы не мешала, и продолжил стрельбу. Он выхватывал из цепи бегущего прямо на него, поднимал прицел до подбородка, задерживал на мгновение дыхание и плавно давил на спуск. Снова досылал патрон в патронник, снова ловил цель, снова повторял то же. И вот патроны закончились. Взял из-под ног автомат. Передернул затвор. И тут почувствовал, что кто-то тормошит его за плечо. Оглянулся — Куприков:
— Товарищ Курсант! Спрячьте винтовку! Захватят — разорвут на куски! Снайперов не любят.
Винтовку действительно надо было где-нибудь спрятать. Прикопать под бруствером. Сунуть под гранатные ящики. Но неловко это было делать на глазах у своего бойца. Хотя тот и понимал все.
Первая бронебойная трасса ушла за ручей, обожгла моторную часть «гроба», разбросала раскаленные искры, и бронетранспортер тут же взорвался. На флангах заработали пулеметы. Ударил и «максим», позиция которого находилась неподалеку. Цепь вначале замедлила свое продвижение, потом дрогнула и залегла. Добросить гранату до залегших было невозможно. Но «тридцатьчетверка» продолжала методично, болванку за болванкой, посылать в пойму. Стальные стержни с упругим шипением проносились над головами обороняющихся, врубались в мерзлую землю, кромсали тела залегших и атакующих.
Минометы и той, и другой стороны молчали. Слишком близко сошлись противники. В такой горячке можно в два счета накрыть своих.
— Отползают, сволочи! — закричал Куприков. — Ну, товарищ Курсант, дали мы им! Смотрите, бегут!
Немцы подхватывали раненых и начали отход. Отходили они не оравой, как это бывает во время бега, а организованно, все тем же, давно отработанным способом — перекатами. Воронцов смотрел в бинокль и видел, как они, по двое, подхватывали под руки раненого, несли его десять-пятнадцать шагов, ложились и открывали огонь. В это время, под прикрытием их огня, поднимались другие, подхватывали своих раненых и делали свои десять-пятнадцать шагов к спасению.
— Товарищ Курсант, ваша работа началась. — И Куприков указал в пойму.
— У меня, Куприков, патронов больше нет. Я все израсходовал.
— А я вам дам! Вот, возьмите! Сколько вам нужно?
— Не надо, я сказал! — И Воронцов посмотрел на своего бойца таким взглядом, что он долго потом с ним не заговаривал.
Стрелять из снайперской винтовки в спины бегущим Воронцов не стал. Однажды он видел убитых, лежавших возле дороги. Трое или четверо. Кто их перестрелял, пулеметчик или снайпер, было уже не понять. Они убегали от стрелка, пригибаясь к земле, и поэтому пули входили под поясницу и иногда выходили в верхней части груди или под ключицей. Выжить им, даже если бы рядом оказались санитары, не оставалось никакого шанса.
Немцы, отходя, утащили даже трупы убитых. Только на левом фланге, напротив горящего «гроба», виднелись два темных пятна на исклеванном минами снегу. Степан, вернувшийся в траншею во время самой горячки боя, кивнул Воронцову:
— Твои?
Воронцов посмотрел Степану в глаза, и тот не выдержал его взгляда, отвернулся. Больше он его ни о чем не спрашивал. Разжился на закрутку у кого-то из местных, которые охотно делились с неожиданным подкреплением табаком и сухарями, пристроился в углу на ящиках и начал разбирать автомат.
Возле разрушенного пулеметного окопа стучали лопаты. Бойцы поправляли траншею, для маскировки набрасывали на бруствер свежего снегу.
— Где ваш взводный? — послышался оттуда голос ротного.
В траншее показался старший лейтенант Солодовников, и люди Курсанта, до этой минуты устало сидевшие в своих ячейках, задвигались.
— Сержант! — издали окликнул его ротный, улыбаясь и блестя глазами. — Живой! Ну, спасибо, брат! Не знаю, кто ты есть и откуда на нашу голову свалился, но воевал ты со своими орлами хорошо. Особую благодарность передай танкистам. — И тут же, глядя куда-то в глубину хода сообщения, где бойцы возились с дверью в землянку, которую разбило прямым попаданием мины, закричал: — Да в гроб вас и душу! Раненых — в тыл! Могилевский, распорядись! Печатники, так вас и растак!..
Воронцов понял, что наступило время, когда старшему лейтенанту, как старшему по званию, он обязан был доложить по всей форме. Но что докладывать? Как вместить в короткий доклад все, что они пережили за эти дни и недели? И когда ротный снова повернулся к нему, Воронцов вскинул к пилотке ладонь и сказал:
— Товарищ старший лейтенант, сводный взвод, сформированный из бойцов Красной Армии, бежавших из немецкого плена, вышел из окружения в полном составе, с оружием и ранеными. Выведен исправный средний танк Т-34 с боекомплектом и экипажем. Во время выхода приняли бой, уничтожив до десяти солдат и офицеров противника, а также два ПТО. Доставлены пленные, захваченные во время марша на выход. Командир взвода — сержант Воронцов.
Доклад Воронцова изумил не только ротного, но и всех бойцов третьего взвода, которые в это время оказались рядом.
— Из окружения, говоришь? Из плена? А я думал, разведка. — Ротный поморщился. Спросил, уже тише: — А где попали в плен?
— Кто где. Из разных частей.
— А ты, я вижу, курсант?
— Курсант. Подольское пехотно-пулеметное училище, Шестая рота старшего лейтенанта Мамчича. Потом воевал в Тридцать третьей.
— Был в окружении?
— Так точно, был.
— Слыхали, слыхали о Тридцать третьей… — В голосе ротного слышалось сочувствие.
Бойцы с любопытством разглядывали Воронцова и его бойцов. Из плена прозвучало как с того света.
— Товарищ сержант, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту? — Из хода сообщения, расталкивая бойцов, столпившихся вокруг, выступил Нелюбин, приложил закопченную ладонь к обгорелой пилотке. — Младший лейтенант Нелюбин. Вы меня, товарищ старший лейтенант, должны помнить. Я до октября воевал в Седьмой роте старшего лейтенанта Патрушева. А вы к нам в траншею часто приходили. В гости к товарищу старшему лейтенанту Патрушеву. Вот я вас и запомнил. Конь у вас гнедой был, добрый конь.
Ротный покачал головой:
— Ну, партизаны, мать вашу… Что ж ты, лейтенант, а под сержантом ходишь?
— Да я ж младший лейтенант…
Кругом засмеялись.
— А ну-ка, печатники, прижмите языки! Да вас бы сегодня сапогами забили, вот тут, в этой траншее, если бы не вот они! Как, ты говоришь, твоя фамилия?
— Младший лейтенант Нелюбин, бывший командир второго взвода Седьмой роты Третьего батальона! В сентябре, на марше, я вашему коню копыта чистил. Помните? Конь ваш хромал, и вы его хотели бросить…
