не без успеха исполняют футуристы.
Говорят, что король будет низложен и московским Парнасом начнёт править совет поэтических депутатов. Надо надеяться, что переворот пройдёт бескровно. Впрочем, поклонникам Игоря Северянина беспокоиться за судьбу его не приходится: “Его Величество” уже объявил о своём отбытии в Америку». Но Северянин отправился в Эстонию.
После его отъезда в издательстве В. В. Пашуканиса выходит первый том третьего издания «Собрания поэз» Игоря Северянина, куда входит книга «Громокипящий кубок» (десятое издание) с посвящением гражданской жене поэта Марии Волнянской, «моей тринадцатой и, как Тринадцатая, последней» и с «Автопредисловием». Тираж 15 тысяч экземпляров. Затем появляется сборник «Весенний салон поэтов» при участии Северянина, а также символистов, акмеистов и футуристов.
В стихотворении «Всеприемлемость» (1918) Северянин писал:
Любя эксцессные ликёры И разбираясь в них легко, Люблю зелёные просторы, Дающие мне молоко.
В зелёные просторы Эстонии, в маленький посёлок Тойлу уехал Северянин к своей больной матери, конечно, не предполагая, что навсегда уезжает из России и от своей громокипящей известности.
Часть третья
«И ВОТ МЫ ОСТАЛИСЬ БЕЗ РОДИНЫ...»
1918—1930
Глава первая
ТОЙЛАСКИЙ ОТШЕЛЬНИК
Король в изгнании
Итак, король поэтов Игорь Северянин вместе с Марией Волнянской после шумных торжеств и многолюдных поэзовечеров в Москве отправился к семье в эстонский дачный посёлок Тойла. Ещё в январе 1918 года он из голодного Петрограда вывез туда больную мать, Наталью Степановну, и Елену Семёнову с дочерью Валерией. 13 марта (старого стиля) 1918 года в Ревеле, в номере гостиницы «Золотой лев» написано стихотворение «Музе музык», посвящённое трёхлетию встречи с Марией Волнянской, его Тринадцатой, которой посвящены восьмое и последующие издания «Еромокипящего кубка» в составе собрания сочинений. Ничто, даже вынужденное пребывание в Ревеле, не могло омрачить этого дня. Образ возлюбленной осеняет картину города, а судьба, как выпавшая карта, страшит неизвестностью и, словно карта местности, заманивает:
Не страшно ли, — тринадцатого марта, В трёхлетье неразлучной жизни нашей, Испитое чрез край бегущей чашей, — Что в Ревель нас забрасывает карта? ................................................................. Как он красив, своеобразен, узок И элегантно-чист, весь заострённый! Восторженно, в тебя всегда влюблённый, Твоё лицо целую, муза музык!..
На следующий день, 14 марта, воспоминания столкнулись с ненавистной поэту политикой, и в стихотворении «По этапу» нет и намёка на романтические чувства, только что чудесно преображавшие реальность. Эти стихи, разделённые несколькими часами, так диссонировали между собой, что Северянин, тяготевший к диссонансам, всё же поставил их в разные книги — первое в сборник «Соловей», второе — в книгу «Вервэна». Поэт был задержан по дороге в знакомую более пяти лет Тойлу:
Мы шли по Нарве под конвоем, Два дня под арестом пробыв. Неслась Нарова с диким воем, Бег ото льда освободив. В вагоне запертом товарном, — Чрез Везенберг и через Тапс, — В каком-то забытьи кошмарном. Всё время слушали про «шнапс». Мы коченели. Мёрзли ноги. Нас было до ста человек. Что за ужасные дороги В не менее ужасный век! Прощайте, русские уловки: Въезжаем в чуждую страну... Бежать нельзя: вокруг винтовки Мир заключён, но мы в плену.
Так произошло прощание с отчизной, без ненужных сантиментов и обличений, несмотря на соответствующие аллюзии: «Прощай, немытая Россия», «ужасный век», «ужасные дороги». Изменилось не только географическое положение, но и государственная принадлежность поэта. По Брестскому миру, сепаратно заключённому советской Россией с Германией 3 марта 1918 года, Эстония перестала быть её частью. Независимость была провозглашена ещё раньше — 24 февраля, немецкие войска оккупировали эстонскую территорию, установив для приезжающих из России карантин, вследствие чего Северянин был задержан.
И всё-таки Северянин въезжал в Эстонию королём поэтов. Это была самая настоящая, несколько актёрская слава. Интерес к поэзии Игоря Северянина стал знаком времени, недаром Корней Чуковский писал своему коллеге С. М. Боткину ещё в сентябре 1913 года: «А у нас ведь много общего... оба больше всего любим литературу, искусство — оба живём
