— Что мы делаем? — спрашивает Холли. — Что мы делаем сейчас?
Ходжес берет револьвер, крутит барабан. Осталось два патрона, да и годится он лишь на небольшом расстоянии. Холли, как минимум, контужена, а он вообще почти ничего не может. Горькая правда такова: у них был шанс, но Брейди сбежал.
Он обнимает ее и говорит:
— Не знаю.
— Может, нам стоит спрятаться.
— Не думаю, что это поможет, — говорит он, но не говорит почему, и для него большим облегчением является то, что она не спрашивает. Это потому, что в нем еще осталось немного Брейди. Может, это и ненадолго, но, по крайней мере, пока что Ходжесу кажется, будто ему в голову вмонтировали маячок.
32
Брейди бредет по щиколотку в снегу, его глаза расширены — он сам не верит в то, что произошло. Шестидесятилетнее сердце Бэбино отчаянно бьется в грудной клетке. Во рту металлический привкус, плечо горит, а в голове крутится одна мысль: «Ах ты ж сука, сучара, вонючая сука подколодная, ну чего я тебя не убил, когда мог?!»
«Заппиту» настал конец. Старому доброму «нулевому заппиту» — а других он сюда не взял. Без него он не может достать до разума тех, у кого включены «Заппиты». Он стоит задыхаясь перед «Головами и шкурами», без пальто, а вокруг усиливается метель. Ключи от машины Z-Мальчика до сих пор в его кармане, вместе с обоймой к «SCAR», но что с них толку, с этих ключей? Это корыто вонючее и полпути в гору не проедет сейчас перед тем, как увязнуть.
Я должен их устранить, думает он, необходимо с ними посчитаться. И машина, в которой Ходжес приехал сюда, — единственный выход отсюда, ключи от нее, наверное, или у него, или у той суки. Может, они и в машине их оставили, но проверять этот шанс я себе позволить сейчас не могу.
К тому же это будет означать оставить их живыми.
Он знает, что делать и как выставить оружие на «полный автомат». Прислоняет приклад «SCARа» к здоровому плечу и начинает стрельбу, водя стволом туда-сюда, но сосредоточившись на большой комнате, где остались они.
Выстрелы освещают ночь, и летящий снег словно превращается в череду снимков со вспышкой. Звук очереди просто оглушительный. Окна бьются и влетают внутрь, доски обшивки летучими мышами слетают с фасада. Входные двери, которые он, убегая, прикрыл, открываются внутрь, налетают там на стену и снова закрываются. На лице Бэбино играет выражение ликующей ненависти — сама суть Брейди Хартсфилда, — и он не замечает урчание мотора, не замечает металлического звука гусениц позади.
33
— Ложись! — кричит Ходжес. — Холли, ложись!
Он не ждет, пока она сама сделает, так как он говорит, а падает, накрывая ее своим телом. Над ними в гостиной бушует буря летящих щепок, осколков и кусков камня из дымохода. От стены отрывается лосиная голова и падает в огонь. Один ее стеклянный глаз разбит винчестерской пулей, и кажется, что лось им подмигивает. Холли вскрикивает. С полдюжины бутылок на буфете взрываются, высвобождая тяжелый дух бурбона и джина. Одна пуля попадает в деревяшку в огне — та распадается на две, подняв вихрь искр.
Пожалуйста, пусть у него будет только одна обойма, умоляет Ходжес. А если он будет целиться вниз — пусть попадет в меня, а не в Холли. Только вот пуля от винчестера 308-го калибра тогда прошьет их обоих, он это понимает.
Стрельба прекращается. Он перезаряжается или как? Живой звук или фанера?
— Билл, слезь с меня, я дышать не могу.
— Лучше я не буду, — говорит он. — Я...
— Что такое? Что там за звук? — И Холли отвечает на собственный вопрос: — Кто-то едет!
Теперь, когда уши отошли после стрельбы, Ходжес тоже это слышит. Сначала он думает, что это внук Тёрстона на одном из тех снегоходов, о которых говорил старик, — и его сейчас расстреляют за желание стать добрым самаритянином. А может, нет. Звук двигателя кажется более мощным, чем у снегохода.
Разбитые окна заливает желто-белый свет — как прожектор с полицейского вертолета. Но это не вертолет.
34
Брейди заряжает дополнительную обойму, когда слышит гудение и лязг приближающейся машины. Он разворачивается, раненое плечо болит и пульсирует, как воспаленный зуб, — и в конце дороги на лагерь видит большой силуэт. Фары ослепляют. Тень Брейди-Бэбино тянется далеко по блестящему снегу, это катится прямо сюда, к расстрелянному дому, и из-под шин вылетает снег. Оно едет не к дому. Оно едет прямо на него.
Он давит на крючок — и «SCAR» начинает новую очередь. Теперь он видит: с горы надвигается какой-то снегоход с ярко-оранжевой кабиной высоко над мощными гусеницами. Лобовое стекло взрывается, как только кто-то выскакивает в двери со стороны водителя.
А монстр надвигается. Брейди пытается бежать, но дорогие туфли Бэбино скользят, он поскальзывается, глядя на быстро приближающиеся фары, — и падает навзничь. Видит, как в его сторону движется металлическая гусеница. Он пытается ее оттолкнуть, как он это делал с разными предметами в палате: жалюзи, простынями, дверью в туалет, — но разъяренного льва зубной щеткой не остановить. Он поднимает руку и набирает воздух для крика. Но до того как он может закричать, левая гусеница «такер сноу-кэт» переезжает среднюю часть его тела, разжевывает ее.
35
У Холли нет сомнения относительно того, кто их спас, поэтому она не колеблется. Выбегает через посеченную пулями прихожую к двери и на улицу, снова и снова выкрикивая его. Джером, когда встает, кажется притрушенным сахарной пудрой. Она бросается ему на шею, плача и смеясь.
— Как ты догадался? Как ты надумал приехать?
— Это не я, — говорит он. — Это все Барбара. Когда я позвонил, что еду домой, она сказала мне ехать за вами, а то Брейди вас убьет. Только она называла его Голосом. Она чуть не сошла с ума.
Ходжес бредет к ним медленно, шатаясь, но он уже достаточно близко, чтобы это услышать. Он вспоминает, что Барбара рассказывала Холли, что тот самоубийственный голос и дальше на какую-то часть остается в ней. Как след от слизняка, говорила она. Ходжес понимает, что она имела в виду, потому что в его собственной голове среди мыслей еще тоже остается эта слизь — по крайней мере, пока что. Может, Барбаре связи этой хватило, чтобы понять: Брейди в засаде.
Или, черт его знает, может, это чисто женская интуиция. Ходжес в такое действительно верит. Он человек старой закалки.
— Джером, — говорит он. Слова вылетают из горла хриплые, какие-то пыльные. — Молодчина!
У него подгибаются колени. Он падает.
Джером освобождается от мертвой хватки Холли — и поддерживает Ходжеса, обхватив его рукой.
— С вами все в порядке? То есть... Я понимаю, что какое там, в порядке, но вы не ранены?
— Нет. — Ходжес обнимает Холли. — Как же я не догадался, что ты приедешь? Вы же могли погибнуть ни за грош.
— Нельзя же распускать группу перед последним совместным концертом, правда же? — говорит Джером. — Давайте садиться в...
И тут слева раздается животный, гортанный стон, который пытается сложиться в слова.
Ходжес устал так, как, наверное, еще никогда в жизни не уставал, но он все равно идет на стон. Потому что...
И вот, потому что.
Какое слово употребляла Холли по дороге сюда? «Закрытие», так?
Похищенное Брейди тело разворочено до позвоночника. Кишки лежат вокруг него, словно крылья красного дракона. Кровь пропитывает снег. Но глаза открыты и вменяемые — и Ходжес сразу снова чувствует разумом эти отвратительные пальцы. Теперь они не просто лениво лапают. На этот раз они отчаянно ищут, за что ухватиться. Ходжес легко выбрасывает их, как когда-то санитар-поломойщик.
Он выплевывает Брейди, как арбузную семечку.
— Помоги, — шепчет Брейди. — Ты должен мне помочь.
— Думаю, тебе уже ничем не поможешь, — говорит Ходжес. — Тебя переехали, Брейди. Очень тяжелой машиной. Теперь ты понимаешь, как это. Не так ли?
— Больно... — шепчет Брейди.
— Да, — отвечает Ходжес, — представляю.
— Если ты не можешь мне помочь, то добей.
Ходжес протягивает руку, и Холли подает ему «виктори» 38-го калибра, как медсестра подает скальпель. Он прокручивает цилиндр и выставляет одну из тех пуль, которые остались. Затем вновь взводит курок. Хотя у него сейчас все болит адской болью, Ходжес опускается на колени и вкладывает отцовский револьвер в руку Брейди.
— Сделай сам, — говорит он. — Ты всегда этого хотел.
Джером стоит рядом на случай, если Брейди надумает использовать последний патрон против Ходжеса. Но нет. Брейди пытается приставить дуло к голове. Не удается. Рука его дергается, но не поднимается. Он снова стонет. Кровь переливается через нижнюю губу, протекает между дорогих коронок Бэбино. Ему можно было бы посочувствовать, думает Ходжес, если бы не то, что он натворил у Городского Центра, что пытался сделать в аудитории «Минго» и не та машина самоубийства, которую он запустил сегодня. Поскольку с основным ее элементом уже покончено, то эта машина сбросит обороты и остановится, а все же на прощание проглотит еще нескольких расстроенных молодых людей. Ходжес в этом уверен. Может, самоубийство и безболезненное, но оно очень заразное.
