Ясмин закатила глаза.
— Мне все это кажется похожим на обычную торговлю, — заявила она. — Глупая корова вдвое больше нас обеих, вместе взятых.
Поцелуй длился так долго, что солдаты Фарука, потупив глаза, стали неловко переминаться с ноги на ногу. Все знали: Фарук не боится того, что кто-то из них расскажет кому-то, свидетелем какого происшествия он стал ночью. Всем им были слишком дороги собственные языки.
Наконец Фарук оторвался от Поппи и, подняв руку, пригладил ее растрепавшиеся волосы, глядя на нее с нескрываемой нежностью.
— Я ответствен за женщин, которые уже находятся под моей защитой, — проговорил он. — Поэтому я не смогу сделать тебя единственной женой, как это принято у твоего народа, но клянусь тебе кровью моих предков, что ты станешь моей последней женой!
Поппи взволнованно засопела.
— Что ж, в таком случае мой ответ — да! — сказала она.
Кларинда уже начала было подозревать, что лишилась рассудка, но внезапно несколько разрозненных частей мозаики разом встали на свои места.
— Подождите одну минутку, — попросила она.
Поппи и Фарук, больше всего походившие на детей, залезших руками в блюдо с тортом, одновременно посмотрели на нее.
Кларинда обвиняющим жестом указала на Фарука.
— Когда в то утро в хамаме вы говорили о том, что у каждого мужчины должна быть только одна женщина и что обнять такую женщину — значит обнять судьбу, вы имели в виду не меня, не так ли?
Султан удивленно приподнял брови.
— Откуда тебе это известно?
— Не важно, — бросила Кларинда, переключая внимание на Поппи. — И большая корзина ктефы, которую Фарук прислал в гарем, тоже предназначалась не мне, верно? Она была для тебя. Он ухаживал за тобой у меня за спиной, так? — Кларинда вновь ткнула пальцем в сторону Фарука. — Хитрый пес, вот ты кто! — забывая об уважении к султану, вскричала она. — Тебе должно быть стыдно!
Брови Фарука опять поползли вверх.
— Но я понимаю, почему ты не испытываешь стыда, — продолжала Кларинда. — А ты, Поппи, всего лишь маленькая коварная потаскушка! — Она была не в состоянии скрывать свой восторг таким неожиданным поворотом событий. — Наконец-то нашелся секрет, который тебе удалось сохранить, да?
В ответ Поппи сделала вид, что поворачивает воображаемый ключ возле своих улыбающихся губ и бросает его назад через плечо.
Обняв Поппи за плечи с таким видом, словно это было обычным делом, Фарук бросил суровый взгляд на Кларинду с Эшем.
— Поскольку мисс Монморанси так благородно согласилась заплатить ваш долг, вы можете уехать, — заявил он. — Но я хочу получить назад своего коня. — Он сделал знак одному из своих гвардейцев. — Вместо него можете забрать гнедого, — добавил султан.
— Ты с ума сошел? — Тарик бросился вперед: он был до того взбешен, что у него только пены на губах не хватало. — Поверить не могу, что ты вот так просто отпускаешь их! Подумай только, может, это именно он стоял за попытками прикончить тебя! Разве не он появился здесь в тот самый день, когда на тебя напали наемные убийцы? И не он ли очутился рядом с тобой, когда на тебя свалился огромный камень, едва не раздавивший тебя?
— Он меня спас, — вежливо заметил Фарук.
Повернувшись, Тарик обвиняющим жестом ткнул пальцем в сторону Люка.
— А что скажешь о нем? — рявкнул он. — Где был этот цыганский шакал, когда упал камень? Кому-нибудь это известно?
— Есть одна хорошенькая юная рабыня, которая может рассказать, что я делал и где был в тот день, — промолвил Люк.
Шагнув вперед, Эш спокойно проговорил:
— Может, вам стоит спросить, где в тот день находился ваш дядя?
Тарик с минуту молча смотрел на Эша, а затем выкрикнул:
— Не слушай его! К чему тебе вообще верить этому неверному и его шлюхе? Они уже успели доказать, что не заслуживают доверия! Из их ртов льется только яд и ложь!
Фарук устало посмотрел на Эша.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он.
Эш пожал плечами:
— Иногда человеку не нужно выглядывать за стены собственного дома, чтобы увидеть своих врагов.
Фарук медленно повернулся к дяде, выражение недоверия на его лице быстро сменялось чудовищным гневом.
— Так это ты?! — взревел он. — Ты хочешь убить единственного сына своего брата?! Пролить родную кровь?
Тарик поднял руку, словно защищаясь от удара.
— Наемные убийцы не должны были тебя убивать. — Он слишком поздно осознал собственную ошибку. — Они должны были только ранить тебя. Чтобы ты рассвирепел.
Судя по убийственному огню, вспыхнувшему в глазах Фарука, Тарику удалось исполнить свою безумную мечту.
— А что ты скажешь о камне? Он тоже должен был всего лишь ранить меня?
— Простой просчет, — заявил Тарик. — Ты подошел ближе к стене, чем я рассчитывал. Разве ты этого не понимаешь? — Тарик говорил умоляющим тоном, постепенно отступая от племянника. — Я сделал это ради твоего собственного блага. Ради блага Эль-Джадиды. Я должен был добиться того, чтобы ты осознал наконец, что опасность подкарауливает нас повсюду. Я хотел, чтобы ты понял, что расслабляться нельзя, равно как нельзя вести переговоры с теми, кто жаждет причинить тебе вред и забрать то, что принадлежит тебе. А единственный способ, с помощью которого мужчина может показать окружающим, что он — истинный лев Эль-Джадиды, — это не договоренности с неверными, не совместные пиры, во время которых они вместе преломляют хлеб, знай это! Нет, он может показать это только на поле битвы с мечом в руке и воинственным криком на устах.
— Иными словами, ты хотел, чтобы я атаковал наших невинных соседей в то время, как мой истинный враг сидит за одним столом со мной и преломляет со мной хлеб? — Отстранив Поппи, Фарук выхватил ятаган из рук своего гвардейца и шагнул в сторону дяди. Его верхняя губы подрагивала от отвращения.
Тарик попятился назад, но деться было некуда, потому что его уже накрыла огромная тень племянника.
— Прошу тебя… мой… сын! Молю тебя о снисхождении…
— Я тебе не сын!
Фарук занес ятаган над головой, и его острое лезвие сверкнуло в лунном свете. Эш рывком привлек Кларинду к себе и спрятал ее лицо у себя на груди. Она вцепилась в его плащ и зажмурила глаза, сожалея о том, что не может заткнуть уши, чтобы не услышать вопль, который последует через мгновение.
Но вместо вопля Кларинда услышала… звонкий голосок Поппи:
— Мне пришло в голову, ваше величество, что раз уж меня этой ночью не прикуют цепями к стене в одной из ваших темниц, то это место, должно быть, останется свободным. Поверьте мне, не найти лучшего способа начать новую эру в Эль-Джадиде, чем показать вашим подданным, что милосердие — это не знак слабости, а показатель силы правителя.
