Но еще сильнее Истратов боялся, что кто-то прознает о его состоянии. Он вывел такую формулу: здоровье – это когда не ощущаешь своего тела; болезнь – когда ощущаешь каждую косточку и клеточку его.
Он панически боялся, что болезнь его станет явной. Поэтому страдания свои тщательно скрывал и с ожесточением работал.
Под его руководством в Казахстане были созданы десятки трудовых лагерей, переселены сотни тысяч человек, проведены показательные судебные процессы, чистки и репрессии. Каждый год поступали новые директивы из центра по количеству репрессируемых, и год от года цифры росли. Как и положено в стране с центральным планированием, лица, подлежащие репрессиям, были разделены на категории в зависимости от тяжести антисоветской деятельности. Работы было много, и Истратов добросовестно исполнял свой долг и трудился на благо молодого советского государства.
Как-то он проснулся ночью от боли. Живот свело в диком спазме, и содержимое его кишечника вылилось наружу. Он перепачкал одежду, простыню, постель, почти захлебнулся в своем дерьме, почти утонул в тошнотворном запахе, но в этот момент внутренности его вновь скрутило в страшной судороге, и он потерял сознание.
Истратов очнулся в больничной палате. Вокруг шныряли вышколенные молоденькие сестрички, улыбчивые и запуганные до смерти. Он лежал один в хорошо отделанной комнате со всеми удобствами и специальным колокольчиком, которым можно было вызвать персонал, весь перевязанный так, что повернуться или сменить позу не представлялось возможным. Оставалось только ждать.
Правда, долго ждать не пришлось. В дверях появился доктор, седенький, в очочках, с усталой сочувствующей улыбкой интеллигента. Это был старый еврей Гинзбург, арестованный и сосланный в Казахстан в начале 1920-х за меньшевистскую деятельность, а в сущности – за то, что имел неосторожность получить блестящее образование в Швейцарии, отработать десять лет в частной хирургической клинике в Германии и вернуться, на свою голову, в советскую Россию. Он обладал поистине собачьим чутьем в диагностировании болезни – по пульсу, походке, цвету лица и бог знает каким признакам умел определять симптомы и очаг боли, часто даже природу ее. За эти уникальные способности, за прекрасные твердые руки, которые даже в старости крепко держали скальпель, за сговорчивый, тихий нрав его держали в лучшем госпитале республики, который обслуживал только высочайшее начальство, и до поры до времени не трогали.
– Ну-с, как мы себя чувствуем? – пропел профессор низким, словно отшлифованным, голосом.
– Что со мной? – прохрипел Истратов, игнорируя вопрос.
– Мы, голубчик, сделали вам операцию. Она прошла успешно.
– Что со мной? – спросил Истратов снова, и в голосе его слышалось раздражение.
– Ну, если вы так настаиваете, я вам скажу, хоть это в нашем врачебном сообществе и не принято. У вас, голубчик, рак. Мужайтесь, дорогуша, силы вам сейчас понадобятся. – Истратов побледнел. – Вы поступили к нам с подозрением на аппендицит, – продолжал профессор, снимая очки и протирая их чистой замшевой тряпочкой, – в бессознательном состоянии. Извините уж за подробности, но из вашего заднего прохода вытекали кал и кровь. Меня это сразу насторожило, я был не согласен с первоначальным диагнозом. Но все прояснилось, когда мы приступили к операции. У вас поражены желудок и кишечник. Пришлось удалить часть желудка, иначе вы бы не выжили.
– Сколько мне осталось? – проскрежетал Истратов.
– О, этого я вам сказать не могу. Я же не Господь Бог, как это ни прискорбно. Кстати, ваша супруга очень за вас переживает.
– Меня не интересует моя жена, – зарычал Истратов, – меня интересует, сколько мне осталось жить.
– Я вам так скажу, уважаемый, – ответил профессор неторопливо, – в том состоянии, в котором вы пребываете сейчас, могу гарантировать вам от силы пару месяцев.
Чекист издал сдавленный стон.
– У меня есть одна разработка. Это совсем новая придумка, еще не опробованная. Как вы понимаете, для проведения эксперимента нужно разрешение сверху. Хотя кто уж может быть выше вас, – усмехнулся старичок в усы.
– В чем суть разработки?
– Суть проста. Мы удаляем вам часть толстой кишки, значительную часть, иначе сами понимаете…
– Дальше.
– А дальше мы делаем вам прекрасную аккуратную стому и ставим вам специальную трубку, через которую кал будет выходить и скапливаться в специальном накопителе. Остановить раковый процесс, как вы понимаете, мы не можем. Но можем облегчить вам мучения. Итак, кал будет выходить, и это, безусловно, будет доставлять вам некоторые неудобства. Но это единственный способ продлить жизнь.
– Что для этого нужно?
– Безусловно, консилиум, анализы, проверки, потом бюрократический процесс: разрешения, визы, штампы. Это занимает ох сколько времени… А затем, конечно, и самое главное – добрая воля сверху. С медицинской точки зрения у нас все готово. Мы проводили эксперименты на крысах. Уж извините, не поставили вас в известность раньше. Но знаете, это своего рода хобби, медицинский зуд, если желаете. Я ведь все-таки еще и исследователь, а не просто синагогальный резник.
Истратов надолго задумался. Болей не было, до сих пор действовал морфий, который ему кололи во время операции. В его власти было разрешить проблему с новой разработкой в считаные дни. С другой стороны, если он лично примет участие в разрешении новой технологии, его болезнь откроется.
– Вы испробовали вашу придумку на людях? – спросил он наконец.
– Нет.
– Тогда я предлагаю вам сделку, – сказал Истратов. – Вы опробуете технологию на мне. Мы сделаем это тайно, без привлечения официальных служб. В случае успеха операции я стану содействовать продвижению вашего изобретения.
– А в случае неуспеха? – заволновался старик.
– Профессор, в случае неуспеха я буду на том свете, и посадит вас уже другой человек, – усмехнулся Истратов. – Мне терять нечего. Равно как и вам.
Ему сделали операцию. В тело его вставили трубку, соединенную со специальным непромокаемым мешком, называемым накопителем,
