Мудрые, знающие люди высчитывали год конца света. Кто по книге «Откровения», кто по книге пророка Даниила. У Даниила об опустошительном нечестии сказано без намеков: будет длиться две тысячи триста вечеров и ночей. У одних выходило: концу света быть в 1669 году, другие прибавляли тридцать три года – возраст Христа, – получался 1699 год, иные же к этому дальнему году прикладывали две тысячи триста дней. Выходило – конец света надо ждать в 1702 году.
Удивительно, никто из пророчествующих не попробовал отнять от года, когда Никон начал вводить новые обряды, год Крещения Руси, а ведь получается то самое страшное число: 1654 – 988 = 666.
Народ может быть суеверен. Редкий из государей не спрашивал о судьбе у гадалок и астрологов. Но царь – это царь, а власть – это власть. Власть не суеверна, а уж от Бога ли она или от Сатаны, знает небо да потомки. Потомки платят за грехи пращуров. Ивану Грозному Господь дал четырех сыновей. Первого, Дмитрия, утопили младенцем; последнего, тоже Дмитрия, зарезали. Умного Ивана Ивановича своей рукою убил. Власть досталась блаженному Федору. За великие грехи одного Бог наказал всех Рюриковичей, подрубил корень древа.
Сколько городов построил Борис Годунов, сколько доброго сделал народу, растил сына Федора для России с бережением, окружал мудрыми учителями. Не отмылся от крови убиенного отрока. Заплатил за гибель гибелью. Юного Федора удавили, раздробив семенники.
Царь Алексей Михайлович получил шапку Мономаха по наследству, был добрым – в отца, кротким – в прабабушку царицу Анастасию. У благочестивого хозяина и слуги благочестивые. Проклятого, расстриженного Аввакума не казнили, но уговаривали.
В Чудовом монастыре митрополит Павел Крутицкий да Илларион, архиепископ Рязанский, дали батьке почитать книгу «Хризовул», подарили скляницу малую с миром. Не слушая брани о новых обрядах, приказали слугам завязать ему глаза, а старый друг Илларион повел его, упрямца, по каким-то лестницам, по тесным переходам, а когда повязку вдруг сняли, Аввакум увидел перед собой дивный белый свет Спаса в Силах. Господь золотою рукой благословлял, а с золотого лика смотрели золотые глаза Всеведущего.
И увидел Аввакум образ Богородицы. Был свет на лице ее, Божественный свет фаворский, и была надежда, преддверие дивной улыбки о Господе, Сыне Божием, за многую милость его.
И увидел Аввакум Иоанна Крестителя, великого пророка, предтечу. Покойны были черты лица его, ангела пустыни, ибо уповал на милосердие последнего суда.
– Петрович! – шепнул Аввакуму Илларион. – Неужто твое супротивничание стоит драгоценной благодати храма, где живет Дух Святой?
Дрогнули плечи у железного, повернулся к Иллариону – в слезах лицо. Обнял старого друга да и оттолкнул прочь.
– Господи! – Повалился перед иконами. – Господи! Дай силы устоять! Пошли грешнику быть с тобою, Господи!
Опять отвезли батьку в Угрешу, да не забыли. На другой уже день приехал чудовский архимандрит Иоаким. Говорил с печалью, с болью:
– Аввакум, неужто тебе не страшно расстаться навсегда с Церковью? Старые обряды были священными и остаются священными, но Церковь к ним не вернется. Зачем отлучаешь себя от общей молитвы, от благодати? Вспомни, батюшка, как у престола на литургии стоим. Вспомни, батюшка! Чего ради лишаешь себя общения с Духом Святым?
– Много я поплакал, сам себя отрешая от вашей Церкви, – признался Аввакум. – Не себя жалел, бедных попиков-недоучек и таких, как ты, зело ведающих. Будут тебе от царя чины и почести. Ослятю будешь водить вокруг Кремля… Бедный ты, бедный! Нет Господа в ваших храмах. Ладно бы вас, изменников, оставил, но ради греха пастырей оставил весь народ русский. Другому народу столько не претерпеть, как русакам, ибо любил нас Исус Христос. Скажи царю: плачет Аввакум по тебе, Михалыч, по народу русскому. Ныне страдает и через триста лет не выстрадает своего отступничества.
Уехал Иоаким. Что еще можно было сказать неистовому? Собор принял окончательное постановление об Аввакуме: «Клеветник и мятежник, паче же злобу злобе прилагая, укори в лице весь освященный собор, вся неправославным нарицая».
Приехал в Угрешу, в башню неистового, Артамон Матвеев. Записал Аввакум о том приезде в «Житии»: «И Артамон, говоря много, учнет грозить смертью. И я говорил: «Смерть мужю покой есть, и смерть грехом опока (завеса. – В.Б.) , не грози мне смертию; не боюсь телесныя смерти, но разве греховныя…» И пошед спросил: «Что, стар, сказать государю?» И я ему: «Скажи ему мир и спасение, и телесное здравие».
Еще через день Артамон приехал с Симеоном Полоцким. Читаем в «Житии»: «…Зело было стязание много: разошлись, яки пьяни, не могли и поесть после крику. Старец мне говорил: «Острота, острота телесного ума! Да лихо упрямство, а се не умеет наука!» И я в то время плюнул, глаголя: «Сердит я есмь на диавола, воюющаго в вас, понеже со диаволом исповедуеши едину веру». И говорил я ему: «Ты ищешь в словопрении высокия науки, а я прошу у Христа моего поклонами и слезами: и мне кое общение, яко свету со тьмою, или яко Христу с Велиаром (имя дьявола. – В.Б.) ?» И ему стыдно стало, и против того сквозь зубов молвил: «Нам-де с тобою не сообщно».
Диво дивное! Не у непокорного сил не стало, изнемогли тюремщики. Полуголова Салов ударил со своими товарищами челом государю: смени, бога ради!
2 сентября, отпраздновав Новый год, Алексей Михайлович указал отослать Аввакума в Пафнутьев монастырь под начало игумена Парфения. Парфению же была отправлена «память»: «Беречь лютого раскольника накрепко с великим опасением, чтоб он с тюрьмы не ушел и дурна никакова б над собою не учинил, и чернил и бумаги ему не давать, и никого к нему пускати не велеть, а корму давать, как и прочим колодникам».
5 сентября, на Захария и Елисавету – родителей Иоанна Предтечи, – Григорий Осипович Салов с десятником, тремя стрельцами, двумя денщиками привез Аввакума в Боровск.
Обитель знакомая, а встретили хуже собаки бродячей.
* * *
Готовясь к пришествию вселенских патриархов, царь не оставлял надежды всех отпавших от Церкви вернуть в ее лоно. Не на кнут уповал – на пряники.
Федосье Прокопьевне Морозовой пожаловал ради праздника Покрова Богородицы отобранные подмосковные имения.
К Аввакуму в Пафнутьев монастырь приехал дьякон Кузьма, уже бывший однажды в уговорщиках. С Кузьмой прислали подьячего Патриаршего приказа Василия Васильева.
– С радостью тебя, батька! – весело объявил подьячий, втиснувшись в краснокирпичную келью-щель. – Твоих сыновей из Покровского монастыря отпустили.
– Покаялись, что ли? – спросил Аввакум.
– Поручную запись с них взяли: «Ложных слов отца по Москве не пускать».
– Кто же поручился за них?
– Монастырский старец Федосий Детков, серебряник Барашевской слободы Влас, поп Герасим из церкви Дмитрия Солунского… Многие. Тебя, батька, любят.
Дьякон Кузьма, задохнувшись от жара, принялся скидывать с себя одежонку: кафтан, сапоги, а подумал-подумал – и рясу стащил.
– Тебя, батька, выжаривают, что ли?
– Греют. Это ведь не стена, печка. Иноки хлебушек испекли. Они меня духом кормят, а иной раз крошек хлебных дадут. Живу, как воробей.
– Хочешь, еще обрадую? – спросил Кузьма.
– Обрадуй.
– Дьякон Федор убежал из Покровского монастыря. Хватились, пришли к нему домой – ни жены, ни детушек. Всем семейством утек.
Аввакум зевнул, перекрестил рот.
– От Сатаны не убежишь.
– Федор не от Сатаны скрылся – от царя.
– Не бегать нужно – терпеть. Меня, аки льва, стерегут, – звякнул цепью. – Не собираюсь бежать, господа. Вам, гонителям, я, грешный, хуже бревна в глазу.
– Ты, батька, человек разумный. Отчего не покоришься, не пойму? Уважь, покорись притворно да и живи себе. Плетью обуха не перешибешь!
Подьячий, отирая пот, сказал Кузьме:
– Ты поучи батьку, поучи. Пойду продышусь. Нестерпимо у тебя, протопоп.
– Нестерпимо, – согласился Аввакум. – Теперь от жара, а когда не топят – от холода.
Васильев, пошатываясь, поспешил на улицу.
– Ты, батюшка, не отступай от старого благочестия! – прошептал Кузьма. – Велик будешь у Христа человек, коли до конца претерпишь. На нас не гляди! Погибшие людишки!
– Коли старая вера тебе люба, зачем лицемеришься?! – удивился Аввакум. – Страшно в тесноте сидеть, в духоте? Голодно по-птичьи хлебные крошки клевать?
– Я ради Никона отрекся от Христа! Опутал меня, волк! Своей охотой ему служил.
– Поглядеть на тебя – добрый человек. А ты – Янус.
– Янус, батюшка, Янус. Обо мне речь молчит. На тебя надежда. Не отступай, батька! Спаси святую Русь.
Заплакал Аввакум. Благословил хитрого Кузьму.
Игумен Парфений был в Москве. Царь позвал его готовить Большой собор. Монастырскими делами заправлял келарь Никодим.
Васильев и Кузьма, видно, круто поговорили с келарем. Перевели Аввакума из запечья в иную келью, в каменный мешок. Подтопок без трубы, дым в окошко вытягивает, а келарь, срывая зло на сидельце, келейную дверь приказал завалить землей, окно замазать.
