со мной и с офицером спросил его:
— Сколько вы уже служите? — обратился Мусаев-младший к офицеру, сопровождавшему нас.
— Начинал ещё сержантом, то есть давно, ваш отец упразднил старые звания и ввёл ранги во всей армии, по-старому я считался бы полковником, мне сейчас сорок шесть, считай с восемнадцати, — он вздохнул, — сколько это? Двадцать восемь лет.
— А есть ли кто-то, кто пришёл в армию и дослужился до высокого звания уже после смерти отца в ваших республиках?
— Да нет, максимум мы могли поднять до первого уровня, то есть до младшего лейтенанта по-старому, выше никто не рос.
— Видишь Тобиас, правильно сменил компанию, у них тут никакого карьерного роста, — обратился он ко мне, а потом снова к офицеру, — ладно, я вижу, что тут никакой провокации на меня не готовится, они бы так не расфуфыривались, не такой уж и праздник меня пристрелить, что дальше, офицер?
— Если вы готовы, то я могу выйти на связь с остальными и начнём процедуру присяги.
— Присяги?
— Конечно, это старо и может глуповато, но только так можно выразить нашу преданность вашему командованию.
— И мне будут подчиняться люди вашего возраста, которые повоевали за Уралом, мне всего лишь двадцать пять, да и официально я даже не рядовой.
— Вы показали свои умения в реальных боях, да и какой у нас уже выбор, я так понимаю мы окружены, — улыбнулся он, — и, если вы погибнете будет кому занять ваше место, и продолжить с той же силой напор на нас.
Они беседовали о чём-то, я уже не помню о чём именно, да и эти разговоры не были сильно содержательными, присягу должны были принимать прямо в этом доме, с картинами, с чистотой, со складами еды, дорогой мебелью, которой похоже было уже лет двести, если не больше. Чуть позже приехал Максим и мы осматривали то, как жил главный человек Центральной Российской Республики, когда вокруг царил голод и нищета, когда через несколько дней езды китайская граница, за которой нет голода даже у самых бедных, хотя там и были свои нюансы, но всё же не сравнится с этой жизнью, где дети рождались быть рабами, они жили так же, как те, кто остался в «европейской» части: бесправными рабочими скотами, которые существуют, чтобы обслуживать правителя, только там правитель был пришлым врагом, а тут вроде бы и свой, но от этого вряд ли легче видеть умирающих от примитивных болезней детей, потому что не можешь купить лекарства у тех, кто тащит сюда товары с юга.
На следующий день съехалось множество офицеров, представляющих свои армии, там было около человек восьми, два офицера десятого ранга, о чём указывала цифра «10» на плече, до пятого уровня на плечах были просто полосы разных цветов. До реформы это называлось генерал-полковник, я не сильно всматривался в их чины, а больше вглядывался в огромный зал, который вместил в себя несколько тысяч военных, они подписывали документы, некоторые выступали и говорили о том, что они забыли, что служат народу, а стали служителями личных прихотей, но теперь идут под командование Иосифа Мусаева, и что с этой секунды он может командовать что угодно, а они отдадут все силы, чтобы это исполнить, большинству из них было уже около пятидесяти лет, многим ещё больше.
Военные, которые прожили в ожидании войны, даже не дёрнувшись в сторону реального врага, во мне было чувство презрения к ним, но я, может, действительного многого не знаю и не понимаю. Мне казалось, что дело тут не в том, что офицеры стали волноваться за русский народ, а в том, что солдатам жрать нечего, почти все из них ненавидят мародёрство и разговоров об этом среди них было всё больше. Ещё поддавало жару, что они почти бессильны перед нами, «лесными», наверное, волнения и начались снизу, сам полковник говорил, что армия сокращается, солдаты бегут. Вот командование и решило принести в жертву Гронского и Котова, чтобы не дожидаться, пока мы их всех устраним. Но приходилось верить в их слова, потому что верил им и Иосиф.
Правда вера его была очень специфической, он отдал приказ где-то тысяче людей постоянно следить за ним и при любых подозрительных действиях сообщать ему, и если будет совершено какое-то покушение, то весь офицерский состав должен быть уничтожен — о таком он предупредил всех после завершения присяги. Я не возражал, что это возможно не справедливо, не могут же быть все заговорщиками, но в той ситуации надо было избавиться от рисков, задушить нашу идею по освобождению народа, только потому что офицеры бы обиделись, что им не доверяют было бы глупо.
Новый главнокомандующий Армии России, стал отдавать приказы в тот же день, совершенно разного толка, например отправил всех мародёров, а их оказалось около двухсот тысяч, они не входили в счёт солдат, работать на фермы, туда где они непосредственно отнимали хлеб, распорядился полностью отозвать боевых солдат с Байкальской Республики сюда, рассредоточив их по границе, так же он вывел и всех из Сибирской Республики, вместе с гражданскими, так как почва для земледелия там была крайне плохой, а добывать ископаемые уже не было технической возможности. Домов же здесь всем хватило бы выше крыши. Первое время были стычки бывших мародёров с фермерами, да это и не удивительно — они годами отнимали еду и имущество у этих бедных работяг, но со временем всё устаканилось.
Выяснилось, что после смерти Гронского и Котова из теперь уже нашей армии сбежало около двух тысяч солдат туда, к европейцам, там же оказался и тот, кого бы я так хотел найти и принести его голову Анне, чтобы она знала, что ей ничего не грозит, потому что она была сама не своя даже по прошествии многих лет с тех событий, до сих пор нелюдимая и молчаливая.
Я носился по южной части земель Европейской Армии, готовил наступление на Самару, их столицу, под моим командованием должно было стать около пятидесяти тысяч человек, Иосиф отныне был слишком занят управлением тем механизмом, что оказался у него в руках, контролируя возведения больниц, школ. Теперь в бывшей ЦРР стало нормальным видеть каждый день делегации китайцев, как правило инженеров, которые контролировали стройки и ремонты разных объектов.
Сын каждый день в сообщениях мне присылал, то новое, что появлялось в нашей стране. Один раз был какой-то небоскрёб, и я не понял зачем, а оказалось, что всё это здание является вертикальным полем, не знаю, как это назвать, оно обращало свет
