сознании пронеслись фотографии, которые он сделал. В груди все сжалось, когда Джон указал на реку Текланика. Взбаламученные воды все еще сохраняли коричневый оттенок ила после поздней весенней оттепели.
Полозья приземлились на скалистых берегах гораздо более спокойной реки Сушана, водной артерии, которая протекает рядом с заброшенным автобусом, в котором Крис жил более ста дней. Мы все еще были в нескольких минутах ходьбы от того места, где был брошен автомобиль. Носки моих тяжелых ботинок шаркали по береговой линии. Я подобрала несколько небольших разноцветных камней, изучила их аэродинамические свойства, а затем бросила в воду так, как когда-то учил Крис, надеясь, что они подскочат. Но мои навыки уже давно подзабылись – камни просто плюхнулись в холодный медленный поток и снова встретились с речным дном.
Пока я поднималась по короткой тропе, Джон позволял мне переварить чувства, которые меня ожидали за зарослями. Выйдя на поляну, я увидела его справа от себя. Автобус 142 транспортной системы города Фэрбанкс был припаркован рядом с осиновым подлеском и жидкими зарослями кипрея с краснеющими цветами. Сорок с лишним лет борьбы со стихией привели к тому, что зеленая и белая краска облупилась. Ржавчина пожирала металл, расползаясь везде, где обнажалась желтая грунтовка. Я медленно повернулась, совершив полный круг, делая глубокие вдохи, чтобы впитать и боль, и покой. Я видела, что привлекло Криса в этом безмятежном и красивом месте, и вспомнила, как он писал, что был один, но не чувствовал себя одиноко. Но грусть вернулась, когда я вспомнила его записи в дневнике, судя по которым ближе к концу он был одинок и напуган. Перед автобусом стояло кресло, в котором Крис сделал печально известный автопортрет – единственное изображение, которое Джон использовал в книге «В диких условиях», – в более счастливые времена. Одна нога удобно закинута на другую, а широкая улыбка озаряет выражение абсолютного удовлетворения. Я закрепила этот образ в своем сознании как воспоминание, которое заберу с собой из этого места.
Жужжание комаров около ушей вынудило меня поскорее идти дальше, и я попросила Джона показать мне местонахождение пещеры, где Крис тщетно пытался защитить мясо лося от полчищ мух и их личиночных отпрысков. Автобус стоял примерно в девяти метрах от небольшого утеса, возвышающегося над Сушаной. Мы перебрались по узкой и почти нехоженой тропе над обрывом к воде. Несмотря на нашествие насекомых, это было прекрасное место, с тихими звуками воды, бегущей по камням и между ними, извивающейся далеко в лесу, насколько было видно. Я представляла, как Крис останавливается, чтобы полюбоваться уединенным видом, пока тащит наверх и через край воду для купания и питья. Недалеко от вершины в скале виднелось небольшое отверстие, где Крис убрал достаточно утрамбованной грязи для создания импровизированной коптильни. Тяжесть его отчаяния навалилась на меня, когда я стояла на том же месте, где он мучился из-за своей неудачи.
Вернувшись на вершину выступа, я оглядела поляну и собралась с духом, чтобы осмотреть салон автобуса. Внутри я взглянула прямо на матрас, где Крис сделал свой последний вздох. Слезы затуманили периферийное зрение, когда я медленно шла к задней части. Сев на импровизированную кровать и протерев глаза, я попыталась представить себе Криса: как он разжигает огонь в масляной печке, ест, читает книги и пишет в дневнике. Некоторые окна были разбиты, некоторых просто не было, из-за чего внутрь проникали прохладный влажный воздух и комары. Пол был усыпан листьями и грязью. Я почувствовала непреодолимое желание убраться. Но у меня не было сил.
Когда мой взгляд переместился вверх, я увидела граффити, которыми были покрыты стены из потертого листового металла. Бо́льшую часть из них нарисовали паломники, вдохновленные книгой Джона, чтобы посетить последнее пристанище моего брата. Многие были сделаны людьми из отдаленных уголков земного шара. Несмотря на то что послания отличались друг от друга – некоторые были весьма душераздирающими, а некоторые, казалось, были написаны с воодушевлением, – все они наводили меня на мысль, что людей привлекает сюда не столько связь с тем, что они нашли в Крисе, сколько воссоединение с тем, что они потеряли в себе.
Я слышала, как Джон передвигается возле автобуса, и меня осенило, что я перед ним в таком долгу, который никогда не смогу вернуть. Факт остается фактом: если бы Джон не написал такую интригующую книгу, я и моя семья просто продолжили бы горевать в тишине. А мир остался бы без вдохновляющей истории о моем брате. А мне бы оставалось только грустить каждый день, если бы не постоянный поток любезных незнакомцев и их историй, которые смягчали это горе.
Еще у меня ни за что не хватило бы эмоциональных сил отследить путь моего брата и повторить его, как это сделал Джон. Я бы столького не узнала о последних годах его жизни и, что, возможно, самое главное, о последних часах его жизни. Я бы все еще была лишена того покоя, который есть сейчас в моем сердце, от осознания того покоя, который Крис нашел в своем сердце перед смертью. Джон написал:
Последнее, что он сделал – сфотографировался возле автобуса под высоким небом Аляски, держа в руке записку, направленную в объектив камеры, а другую подняв в мужественном, исполненном восторга прощании. Его лицо ужасно измождено, почти как у скелета. Но если он жалел себя в те последние трудные часы – потому что он так молод, потому что он так одинок, потому что тело его предало, а теперь подводит и воля, – по фотографии этого не видно. На фотографии он улыбается, а выражение глаз невозможно понять иначе: Крис Маккэндлесс был спокоен, безмятежен, как монах, ушедший к Богу.
Это была та самая записка, которую когда-то давно передал нам коронер. Крис вырвал страницу из одной из своих любимых книг – мемуаров Луи Л’Амура «Воспитание странствующего человека» – и написал очень аккуратно, очень крупными печатными буквами:
У МЕНЯ БЫЛА СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ, И Я БЛАГОДАРЮ ГОСПОДА.
ДО СВИДАНИЯ, И ДА БЛАГОСЛОВИТ ВСЕХ ГОСПОДЬ!
На обратной стороне этой страницы были напечатаны несколько строк, предложенных Л’Амуром, из стихотворения Робинсона Джефферса «Мудрецы в час тяжелый»:
Смерть – жестокий жаворонок: но умереть, сделав
Нечто более достойное вечности,
Чем мышцы и кости, стоит скорее для того, чтобы избавиться от слабости.
Горы – мертвый камень, люди
Восхищаются или ненавидят их за величие, за их дерзкое спокойствие,
Горы нельзя смягчить или встревожить,
И немногие мертвецы способны
