Дорога извивается над краем глубокой пропасти, я придерживал арбогастра, чтобы не сорвался на крутом повороте в бездну. На камнях часто проступает наледь, копыта разбивают ее с сухим хрустом, но это если скачет обычным галопом…
Воздух чист и непорочен, а проморожен до такой степени, что его как будто и нет вовсе, прозрачен до мурашек по коже, удается рассмотреть сучок на дереве за десятки миль впереди.
Бобик ломанулся напрямик, поднялись на холм, а оттуда открылся прекраснейший вид на заснеженную долину, далекий замок из белого камня, два небольших села, одно почти у самого замка, другое ближе к нам.
Бобик уже начал принюхиваться, явно чувствует, где у кого что варят, жарят или тушат.
— Хорошо, хорошо, — сказал я. — На обратном пути…
Я прервал себя на полуслове. Из-за соседнего празднично сверкающего на солнце снежного холма показались красные знамена, блестящие наконечники длинных пик, неспешно выросли, затем солнце заиграло на сверкающих доспехах.
На вершину холма выехали трое всадников с трепещущими под свежим ветерком знаменами в руках. Остановились, гордые и прекрасные в своем могуществе, а спустя пару минут показалась повозка, поставленная на широкие полозья, старая и ветхая, две лошади тянут ее медленно и устало.
Я понаблюдал, как всадники то мчатся порывисто вперед, то возвращаются к повозке, один даже соскочил и помогал лошадям тащить, преодолевая небольшой подъем, затем дорога пошла под легкий уклон, и он снова легко вспрыгнул в седло.
Когда они подъехали к воротам, там уже открыли заранее. Все скрылись во дворе, ворота захлопнулись, а мы стремительно промчались к селу, где я придержал Зайчика у небольшого постоялого двора.
Ворота распахнуты, двор почищен от снега, вкусно пахнет сеном, две повозки с распряженными лошадьми, у колодца две женщины крутят ворот, поднимая бадью с водой.
Я оставил Зайчика у коновязи, Бобик идет рядом смирный, за смирность премия. В зале всего трое крестьян, у одного еще на кончиках волос тает снег, двое других уже отогрелись.
На собаку посмотрели с испугом и сразу застыли, страшась пошевелиться, но Бобик забрался под стол и затих. Все трое постепенно расслабились, разговор возобновился сперва тихий, а через пару минут на меня и собаку под столом уже не обращали внимания.
Я заказал два бифштекса, один сразу бросил Бобику. На меня тоже обратили внимание, но меньше, чем на Бобика. Крепкий малый, это видно, но не богат, раз путешествует в одиночку и без солидных доспехов. В то же время явно рыцарь, видно по могучему коню и длинному мечу, что явно достались от родителей.
Я взмахом руки пригласил к своему столу одного из крестьян, лохматого и с тоскующими глазами.
— Что за люди здесь? — спросил я. — Кстати, замок очень красивый. Кто-то строил его с любовью.
Он сел на ту сторону стола, чуть отодвинувшись, чтобы ногами не задеть громадного пса, ответил нехотя:
— Для жены.
— Красивая была?
Он пожал плечами.
— Говорят, что да. Но разве это важно?
— А что важно?
— Чтобы любил… И чтоб она его.
Я подумал, сказал медленно:
— Да, это самое главное. А чей замок?.. Эй, хозяин! Кувшин вина на стол. И сразу наполни моему другу его кружку.
Хозяин, крупный огромный мужик, он же и вышибала, как понимаю, с кувшином вина подошел сразу, налил крестьянину, кувшин оставил, довольно ухмыльнувшись. Я щедро расплатился сразу, я же рыцарь, мы обязаны быть щедрыми, даже если сами голодаем, он взял монеты и удалился, очень довольный.
— Кувшин твой, — сказал я крестьянину, — а мне ехать надо.
Он поспешно подгреб ближе кувшин и кружку, глаза заблестели восторгом, сказал словоохотливо:
— Этот замок раньше принадлежал семье Шарфшютценов, но нынешний глава рода, сэр Карлеман Шарфшютцен, к несчастью, оказался в родстве с герцогом Гинтером, поднявшим мятеж против короля, отца нынешнего Леопольда. После подавления мятежа король жестоко расправился с заговорщиками, но владений сэра Шарфшютцена не тронул, тот был слишком далек от мятежа, участия в нем не принимал, так как защищал интересы короля на границе с Мордантом, где вскоре и погиб.
— И что случилось потом? — спросил я в нетерпении. — Говори быстро!
Он торопливо допил вино из кружки, перевел дух и сказал торопливо:
— Однако виконт Гольштейн, сосед сэра Карлемана, что всегда завидовал его богатству и положению в обществе, сумел через знакомых в окружении короля добиться конфискации земель семьи Шарфшютценов, после чего изгнал его жену и детей, а замок захватил и объявил своим.
— Сволочь, — сказал я.
Он взглянул на меня коротко, кивнул.
— Еще какая! Он установил право первой брачной ночи, его люди забирали из деревень молодых девушек в замок на поругание, а налоги стали просто непосильные…
— Жаловались?
Он старательно наполнил кружку доверху, стараясь не пролить ни капли, ответил несколько уныло, несмотря на то, что в кувшине вина осталось еще больше половины:
— Король обещал принять меры, но наши земли далеко от столицы, у короля никак не доходили руки. Затем он умер, а виконт Гольштейн распоясался все больше…
Однако его лицо вдруг просияло, я тут же спросил:
— Однако что-то случилось?
Он сказал радостно:
— Вы как в воду глядите, ваша милость!
— Ну-ну, рассказывай!
Он просиял еще больше, даже глаза счастливо заблестели, ответил с радостным вздохом:
— Явился сэр Карлеман Шарфшютцен, которого все считали давно погибшим. Что удивительно, за эти двадцать лет, что его никто не видел, совсем не постарел! Барон Гольштейн, он стал к тому времени уже бароном, бросил против него всю дружину, а они у него все наглые, здоровые, на дармовых харчах такие морды наели, но сэр Карлеман каким-то чудом ухитрился всех перебить, а это были такие насильники, что им только в аду место, а затем он отыскал барона и убил его на месте…
— Я видел, — сказал я, — как сегодня к замку проехал рыцарь на крупном черном коне, а за ним повозка, которую сопровождали трое всадников.
Он вскрикнул:
— Правда? Это мог быть только сэр Карлеман, возвращающий свою жену в ее владения. А три всадника — подросшие и взматеревшие за это время сыновья. Они, бедные, все это время вместе с матерью находились в нищете и бедности, проживая в изгнании.
— Гм, — проговорил я. — Весьма… да, весьма. Благодарю за весьма пристрастную информацию.
Он прокричал мне в спину обиженно:
— Я сказал чистую правду!
Бобик вылез из-под стола, потягиваясь так мощно, что затрещала даже шкура, посмотрел на меня с недоумением и укором: как, все? А где жареные гуси?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
