диагноз моего любимого зятя Роджера был неутешительным. Врачи обозначили стадию его болезни как «агрессивную». В перерывах между различными клиническими испытаниями Роджер ходил на бесконечные консультации и приемы, пытаясь выиграть как можно больше времени. Когда возможности для лечения сократились, Роджер нашел утешение в творчестве. Он занимался музыкой, живописью и поэзией. Переехав в хоспис, он горбился над камнями размером с печенье, раскрашивая их в розовый, зеленый, голубой, оранжевый, белый и желтый цвета, а затем дописывая сверху слово: «Мир». Он решил, что каждый, кто придет на его поминки, должен иметь такой камень.
В безмолвные дни, последовавшие за смертью Роджера, мы с дочерьми пытались найти хоть какое-то утешение. Девочкам было десять и тринадцать лет, и они никогда не знали такого большого горя. Роджер был не только их любимым дядей, но и лучшим слушателем, болельщиком и ведущим глупых игр. Эта потеря дезориентировала всех нас. Я смотрела на девочек, и у меня снова и снова разбивалось сердце. Чтобы почтить память о Роджере, мы решили нарисовать свои собственные камни мира.
Когда наша коллекция стала занимать уже половину обеденного стола, мы принялись носить камни с собой и оставлять в разных случайных местах. Так камни мира появлялись на столбах ограждений, бензоколонках, карнизах зданий, библиотечных полках, скамейках… везде, где это было уместно. Однажды вечером мы оставили несколько камней возле банкомата. Осознав, что камеры наблюдения запечатлели нашу шалость, девочки зашлись в приступе хихиканья. Они шутили о моем «подозрительном» поведении и о том, как я буду выглядеть в тюремном комбинезоне. Они изобразили полицейский допрос, где я умоляла: «Но, офицер, я всего лишь положила камень мира!» Когда мы вернулись домой, они разыграли эту сценку перед своим отцом. Мы так не смеялись уже несколько недель. Мы словно нашли лекарство от боли.
В тот вечер в нашу жизнь вернулась радость. Я почти физически ощущала, как смех моих детей восстанавливает наши израненные сердца. Оказывается, камни обладали силой исцеления.
И вот теперь, спустя несколько месяцев, я сидела в гараже автомеханика, смотрела на камень мира и вспоминала, насколько трудными были те первые дни. Я уже стала забывать, как мы всей семьей разрисовывали камни, ведь только это нам и помогало. И была потрясена не только тем, что вновь встретился с камнем, но и тем, как трепетно отнесся к нему посторонний человек. Я рисовала их, чтобы исцелить свою боль. Я никогда не задумывалась о том, что должен чувствовать человек, получивший камень мира.
– Видимо, вам суждено было его найти, – сказала я.
Он рассеянно посмотрел на меня, как будто думал о чем-то очень далеком.
– Да, – механик сделал паузу и взял камень в руки. – Наверное, да. Я храню его здесь. Он напоминает мне…
И тут его голос сорвался. Он пожал плечами, положил камень на место и потряс головой, а потом снова стал печатать на пыльной клавиатуре.
Я поняла, что у него есть какая-то своя история. Возможно, он тоже потерял кого-то из близких. А может, камень принес этому человеку душевный покой, когда он больше всего в нем нуждался. Я никогда этого не узнаю. Я просто рада, что для него это что-то значило.
Без Роджера ничего этого не было бы. Мы скучали по нему – и всегда будем скучать. Его творчество научило меня путешествовать сквозь темные времена. Если горстка разрисованных камней способна на такое, о большем я и мечтать не могу.
Кэти О’Коннелл
Между полуночью и рассветом
Боль проходит, а красота остается.
Анри Матисс
Удушающая жара летней ночи как будто сомкнулась вокруг меня. Уже к десяти вечера я закончила все свои дела и забралась в постель, но уснуть не могла. Я была измотана, утомлена и чувствовала себя так, словно тонула. Я тонула в море печали.
О, благословенный сон! Пожалуйста, Господи, пусть сегодня все будет по-другому. Дай мне отдохнуть. Пожалуйста, избавь меня от еще одной мучительной ночи, проведенной в метаниях!
Узнав, что мой муж болен, я настояла на том, чтобы он возвращался домой. Пять тысяч километров были для меня неприемлемой дистанцией. Через два дня после Рождества мы с детьми поехали его встречать. Самолет приземлился, но муж не вышел из дверей зала прилета. Паника охватила нас.
Мы помчались наверх, к стойке регистрации, чтобы спросить, был ли он на борту.
– Да, мэм. Он сел в самолет в Альбукерке и сделал пересадку в Чикаго. Он был на борту.
Подхватив детей, я снова помчалась в зал прилета (в 1983 году авиакомпании еще не запрещали доступ к выходам людям, не являющимся пассажирами). Муж сидел в углу в инвалидном кресле, слабый и измученный. Цвет его кожи был призрачно-серым. Я подбежала к нему. Наш старший сын стал толкать коляску, а младшие сын и дочь забрали багаж. Мальчики помогли отцу сесть в машину. Мы сразу же поехали в больницу.
Спустя девять дней у него отказало сердце. Он ушел от нас. После похорон и залпа из двадцати одного ружья мне вручили американский флаг. Гроб опустился в яму. Люди покинули кладбище. В последующие дни нас осыпали объятиями, телефонными звонками, открытками и записками, некоторые даже с деньгами – все искренне и от всего сердца.
А потом я осталась одна.
На следующей неделе я отправилась в офис социального обеспечения, чтобы подать заявление на получение пособия. После двадцати лет брака в строке с вопросом о семейном положении я написала: вдова. И мысленно добавила: мать-одиночка троих подростков.
Я была опустошена.
Где взять инструкцию по воспитанию детей без отца? Что мне теперь делать? Как жить дальше?
За полгода, прошедшие после смерти мужа, я приняла несколько правильных решений. И несколько плохих. Я решила остаться в том же доме, хотя понимала, что это будет сложно – как в плане финансов, так и из-за связанных с домом воспоминаний. Здесь мой муж был рядом со мной, разговаривал и строил планы на будущее, обсуждал, как мы будем воспитывать детей. Мы любили друг друга, смеялись, переживали. Иногда мы были уверены в своей правоте, в другие дни задавались вопросом, не ошибаемся ли мы. Мы даже осмеливались строить планы на пенсию. Теперь я лежала в нашей постели одна и пыталась представить свое будущее без него. И не могла.
Тик-так. Я снова посмотрела на часы. 11:45. Я выскользнула из постели и пересекла комнату. Облокотившись на подоконник, вгляделась в яркое ночное небо. Тысячи звезд подмигивали мне сквозь верхушки деревьев. Тишину нарушал приглушенный
