Но нельзя есть маис сразу с нескольких тарелок. Тебе придется выбрать одного господина, одну сторону. И убедить меня в этом. Не словами. Поступками. Чтобы в следующий раз я без малейшего сомнения ждал от тебя помощи и защиты. Иначе мне придется надеяться на других людей.
Пауза была долгой и тягостной.
— Я понял тебя, владыка, — ответил генерал, наконец. Вроде бы согласился, но прощения не просил.
— Отлично. И начни с того, что перестань называть стражников «мои воины». Это не твои, а мои воины. Ты же командуешь ими от моего имени.
Похоже, я перегнул палку. Глубокие глаза Глыбы вспыхнули, и эта вспышка была полна гнева.
— Я командую стражей почти столько, сколько ты живешь на свете. И это дело мне доверил еще твой отец, Сытый Орел.
«А не ты, малолетний Недоносок!» — именно таким было невысказанное продолжение фразы. Что ж, достаточно прозрачно. По счастью, у меня уже были мысли на этот счет. Я еще удивлю тебя, генерал!
— Я понял тебя, Прекрасная Слеза, — ответил Глыбе его же фразой.
Затем встал, намекая, что разговор окончен.
— Я хочу, чтобы ты выставил пост у реки. Если кто-то ночью попытается уплыть вниз по реке — предупредить излучнинцев — мы должны об этом хотя бы знать.
Генерал кивнул и вышел. Уже перевалило за полночь, а сон ушел, как будто и не было этого длинного, тяжелого и нервного дня. Маясь, я бродил из угла в угол, а потом приказал приводить ко мне по одному пленных. Родных Носача велел не трогать, а вот с остальными провел короткие беседы. Выяснил их имена, поговорил об их жизни в Излучном. Они все были обозлены и напуганы. Но я быстро понял, что большинство из молодых парней особой любви к Иттануаке не питали. Просто деловые отношения. Извел на них целый драгоценный лист бумаги, выписал имена и приметы тех, кто выглядел наиболее перспективно… Но это всё потом, после войны.
Сон сморил меня уже перед рассветом, я завалился прямо в «штабе». И, казалось, только преклонил голову, как Хвост с Ннакой уже бесцеремонно трясли меня.
— Беда, владыка! Тебя обокрали!
Я вскочил, слегка ошалевший со сна, схватился за «кирку» и испуганно закричал:
— Где? Кто?
Друзья еле уняли меня и усадили за стол. Всё тело нестерпимо болело от спанья на полу, раны ныли, голова не соображала.
— Ннака, говори по порядку.
— Дворец в бардаке, стража вся сгрудинилась у себя, — бушевал горец. — Ночью кто-то пробрался в хранилище. Всё валяется, мешки рассыпаны, горшки побиты…
— Что пропало?
— Не ведаю! Я-тко учетов не веду! — надулся Мясо.
— Никто не исчез из дворца?
После короткого шмона и обыска стало ясно, что пропала семья Мохечекаты: жена с двумя дочками, 12-летним сыном и родным племянником из рода Змея-Душителя, который воспитывался в доме Толстяка. Исчезли и оба помощника бывшего казначея. Чубатый оцколи за это время осмотрелся в хранилище. Толком понять ничего было нельзя: явно взяли что-то из еды и одежды, выгребли немало побрякушек. Из по-настоящему ценного — исчез мешочек с какао. А я его так и не попробовал!
Я метнулся к страже: те клялись и божились, что по реке ночью никто не уплывал.
— Значит, либо в Крыле у кого-то прячутся, либо в горы подались, — играя желваками, прорычал Хвост.
Плохо. Не то, что обокрали, а то, что пропал носитель крови владычного рода. Может стать знаменем для оппозиции. Которая у меня обязательно появится. Да кого я обманываю! Уже имеется!
«А может к лучшему? Пусть бегут? А то что бы я с мальчиком делал? Неужели поднялась рука прирезать?».
Ответа не было. И впрямь, хорошо, что сбежали — не надо решать. Отложенная проблема — это не всегда плохо.
— Черт с ними! Сейчас суд! — я двинулся на площадь.
Указания раздавал по дороге. Глыба послал людей доставить заговорщиков на площадь, Ннака собрал всех слуг дворца для большой уборки в хранилище, а сам занялся подсчетом убытков в казне. Черный Хвост собрал свое воинство для того, чтобы в срочном порядке вязать плоты из бревен.
— Только выдели мне две пятерки для охраны, — попросил я, когда командир уже почти рванул исполнять приказ. — Отбери ребят посолиднее!
Суд стал не очень веселым мероприятием. На площади собралась огромная толпа — наверное, больше тысячи человек. Никогда я еще не видел столько жителей Крыла одновременно. Даже страшновато стало: такая толпа сметет меня вместе с обоими моими «воинствами». Но, к счастью, это была всего лишь толпа. Инертная, безвольная. Людям просто хотелось поглазеть на небывалое. И я дал им зрелищ. Медработник, разобравшись в ситуации, довольно искренне и яростно проклял людей, поднявших руку на богоданного носителя власти. Я заявил, что таких подлых людей даже в жертву Змею приносить зазорно — и приговорил их к бескровной смерти. В большую яму положили труппы Носача с Толстяком, рядом скинули связанных заговорщиков. И засыпали. Я утешал себя тем, что такая смерть в разы менее мучительна, нежели у алтаря.
После казни я вышел в центр площади и грозно заявил Рыбам и Жукам, что у них не будет вождей, покуда я сам не выберу подходящие кандидатуры. Сами же избирать вождей они не имеют права. Вообще, мысль казалась мне на редкость удачной: как бы такую практику на все роды распространить? Затем велел каждому роду до обеда выставить по десять вооруженных мужчин для похода на Излучное. Народ ахнул и стал стремительно рассасываться.
— До полудня воины должны быть на берегу Серой Воды. Не стоит испытывать на себе гнев Золотого Змея Земли! И мой! — успел крикнуть вдогонку.
В целом, мне не так уж и нужны эти крестьяне. Я помнил прежний поход и то, насколько эти… ополченцы были полезны. Если всё пройдет так, как я задумал — мне хватит двух уже имеющихся отрядов. Но нужно повязать кровью все шесть родов Крыла. Чтобы потом мы все вместе отвечали за содеянное.
Во дворце меня ждала первая хорошая новость за сегодня: вернулась двадцатка стражей, посланных на ловлю разбойников. Разумеется, никакого нападения на деревню не было, Куакали всё выдумал. Со злой радостью я подумал о том, что лжец уже верно задохнулся под землей.
Выслушав доклад, я велел собрать всех стражей в тронном зале. Снять со всех постов и привести ко мне. Примерно через полчаса сорок хмурых здоровяков выстроились перед троном. Что говорить: не сильно у меня ладились с ними отношения. Теперь же, при виде вооруженных проданных, в груди у них кипело еще большее недовольство.
— Воины мои! —
