Кто-то бросил в урну окурок, но промахнулся. Шавка втянула пахучий дымок. «Да, это не «Беломор»! Шавка пригасила охнарик и сунула за ухо. Вдруг рявкнули странное слово «Апорт!» (не «аборт», а почему-то «апорт»). Промчались собаки и тут же вернулись, держа в зубах по обструганной палочке. Шавка благодушно мотнула башкой: «Не забыть бы, как они говорят «апорт», в смысле вроде нашего «дай». Придумают же! Мне, пожалуйста, «апорт шашлычка»! Умора!»
Вдруг взвыл женский голос: «Кто поднял ногу на статую Мыслителя?!» С другой стороны заорал злой мужик: «Кто стол изгадил? Убью!»
Шавочка сжалась: «Кранты! Банкет кончился — принесли счет! Выходит, счастье — это заминка между несчастьями.» Она заметалась, припоминая, где в заборе дыра.
Слева крикнули: «Фас!»
«Первый раз в жизни наелась, но, чую, переварить не дадут!» Сзади рычали, хрипели, будто нагонял изголодавшийся паровоз. Шавка не думала, что может так быстро бежать. Оказывается, скорость зависит от того, кто бежит следом! Чьи-то зубы сдернули шерсть со спины, чудом не отхватили пол-уха.
Шавка нырнула в кусты, лбом в забор и, о счастье, попала в дырку, в десятку!
К вечеру полуживая шавочка добралась до своей подворотни. Родной запах кислой капусты, бензина и курева окончательно привел ее в чувство.
«Там за забором все есть, но чужое, здесь ни хрена, зато все вокруг твое!» — шавка смахнула слезу.
Дворовые собаки валялись в пыли. Увидев шавку, дворняги привстали.
— Что с тобой? — испугалась Хромая. — Глаз заплыл! Весь зад ободрали!
— Заплати, чтоб тебе его так ободрали! — огрызнулась шавка. — В Европе сейчас самый писк — зад стриженый наголо! Сексопыльно! Я тут была в одном месте. Проездом. Доложу вам, вот собаки живут! Из хрусталя жрут паштеты в сметане! Кости сплевывают! Лапы наманикюрены до колен! Все с голой попой! Иначе на улицу не выходи — засмеют! А ты говоришь — зад ободрали! Тайга подзаборная! О чем с вами говорить! — шавка достала из уха окурок. — Полкан, огоньку!
Полкан чиркнул спичкой, табачок разгорался, обдало иностранным дымком.
— Надо же, чего только курют! — вздохнула Хромая.
— Слышь, дай потянуть! — вякнул Полкан.
Шавка подпрыгнула:
— Что за слова! «Дай потянуть!» Охренел, что ли? В Европе вместо «дай» говорят «слышь ты, апорт», понятно?! Апорт!
— Ну ты, дай… — начал Полкан, но поправился. — Пожалуйста, апортье мне потянуть!
— Другой разговор! — шавка кинула остаток окурка.
Полкан затянулся, глаза блаженно полезли на лоб.
— М-да! Это вам не Париж! — шавка тоскливо обвела оставшимся зрячим глазом свой двор, сплюнула выбитый зуб и отвернулась.
— Подумаешь, — вякнул Полкан, — у нас еще все впереди.
И вместе со всеми уставился на ободранный по последнему слову зад шавки с восхищением, словно перед ним было окно в Европу.
Знание — сила
— Мужики, летим вечером в сауну! — сказал комарик приятелям.
— Это где же такое? — спросил старый комар.
— Да хорошего лету час! Погреемся, свежей кровушки тяпнем! Полетели!
А сауна, действительно, замечательная. Тепло, тела молодые распаренные, хоботок в кожу входит легко, кровь горячая. С мороза ну просто кайф!
— Вон баба молодая томится! — пискнул молодой. — Смотрите: кровь с молоком! Угощаю! Кровь мне, молоко вам!
Напились комары до поросячьего визга, жалом в тело не попадают, промахиваются.
Старого комара разморило, крылышки кинул, осоловел:
— Мужики, а сколько тут градусов? При какой температуре гуляем?
Молодой комар боком взлетел к потному градуснику:
— Фу! Сто шесть! Я же говорил: отличная банька!
— Как сто шесть?! — встрепенулся старый комар. — Я сам читал: при температуре выше ста комар гибнет! — он попытался взлететь, но подергался и затих.
Молодой комар спросил у второго:
— А чего старый гикнулся?
— Он читал: если больше ста градусов — комар дохнет! Выходит, он все сделал правильно, по науке!
— А ты про такое читал?
— Нет.
— Слава богу, неграмотные!
Так что знание — страшная сила, незнание — божий дар!
Печень Прометея
Каждое утро с гор спускался огромный орел и клевал печень прикованного к скале Прометея. Изо дня в день. Из века в век. Сначала было мучительно больно. Но постепенно боль притупилась. Тяжело первые сто лет, а потом не обращаешь внимания, пусть что хотят, то и делают с печенью. Прометей дремал, редко вскрикивая.
Однажды солнце поднялось в зенит, а орла все еще не было. Прометей проснулся оттого, что его не клевали. Он разлепил глаза и зажмурился от яркого света. Когда глаза привыкли к солнцу, он наклонил голову и посмотрел на свою истерзанную печень.
— Боже, моя печень! — закричал Прометей и впервые заплакал. Печени не было. Печень кончилась. Так вот почему не прилетел орел! Прометей, как личность, больше не был ему интересен.
Общий язык
Видал псину? Глаз не сводит. Команду ждет. Двухгодовалым взял. А собаке два года, в пересчете на человечий, четырнадцать лет. Погоди, дверь закрою, при нем не хочу, не простит. Ну вот… Чему его учили хозяева, не знаю, но достался мне чистый мерзавец. Такого и гестапо не обломает. После двух месяцев драк, скандалов и поножевщины я его раскусил. Смысл его жизни, призвание — делать назло! Хочешь, чтобы он сделал то, что тебе надо, дай команду как делать не надо! Во, слышь, за дверью скребется, подслушивает, сукин сын! Счас его позову.
— Пошел вон! Слышь? Башкой бьется, хочет войти. Потому что «пошел вон» значит «иди сюда»! Пошел вон! Сейчас или дверь разнесет или там в окно выбросится, в это окно впрыгнет!
Ну, что я тебе говорил! А ведь живет на пятом этаже! Когда назло силы утраиваются!
«Не смей приносить газету!» Пожалуйста! Еще раз так заваришь кофе, убью!
Ну, как тебе кофе? Не по-турецки, а по-собачьи! Ум, помноженный на вредность — эффект потрясающий. Но формулируй четко наоборот. Программу даешь как компьютеру. Все равно выходит-то по-моему. Но ему главное, что он мне насолил! И оба довольны.
Когда ухожу из дома, дверь можно не запирать. Говорю ему: «Если взломают дверь, это гости, подай тапочки, поиграй!» Все! Разорвет!
А чтобы самому попасть в дом, что надо сказать в замочную скважину? «Свои»? Ребенок. Да он тебя расчленит. «Свой». Я вот что говорю как пароль: «Слышь ты, гад, только рявкни! Воры пришли, хозяина резать будем!» Открываю дверь — ножик выносит, хвостом виляет.
Так что, с любой живностью общий язык найти можно.
А ты с бабой своей поладить не можешь!
Глаза
Они глаз не могли оторвать друг от друга. Для них не существовало ни деревьев, ни солнца, ни травы — весь мир сосредоточился в зрачках.
Словно завороженные, сидели они друг против друга час, два, три… Они не знали сколько. Время остановилось.
Первым не выдержал кролик. Как каратист крикнул «и-ех!» и пулей влетел в раскрытую пасть удава.
Свет
Как можно так жить?! Темень! Глушь! Вы же ничего не видите! Хватит! Лично я улетаю! Туда, где жизнь! Туда, где свет!
И мотылек полетел на мерцающее за ветвями пламя свечи.
Долг
Паук целыми днями ткал паутину. «Брось, старик, отдохни! Сегодня же воскресенье!» — говорили ему.
— Не могу! — не оборачиваясь, отвечал паук. — Ведь я не для себя для мух!
В небе
Высоко в небе парил орел, сжимая в когтях человеческую фигурку.
— Пусти меня! Пусти! — стонал человек.
Орел сжалился и разжал когти.
Фанера
Дедуля был старенький, но попивающий. Врачи запретили, но умудрялся и как ребенок шел на всякие хитрости.
Пришли в гости. Накрыли на кухне, пироги, чай, а он по квартире ходит, принюхивается и видит в буфете графинчик с прозрачным. Либо водка, либо того интереснее — спирт. Выпить хочется, а не угощают.
Дед по комнате ходит и как бывший краснодеревщик по мебели пальцем щелкает и бормочет: «Дуб или фанера? Или ясень-таки?» И под этот стук графинчик достает, озирается, а свободной рукой по буфету стучит для маскировки исправно: «Дуб? Или фанера? Нет, вроде дуб.»
Из горла как хватанул глоточек. И задохся.
А на кухне слышим: «Фу ты! Фанера! А я думал: дуб! Ух, фанера крепкая! Хоть бы предупредили!»
Старение
Все можно пережить, кроме старости. Глядя на желтеющее отражение в зеркале, переживаешь, психуешь. А психуя, стареешь. Старея, психуешь. Замкнутый круг превращается в прямоугольник, а тот в свою очередь, в гроб. Хотя, казалось бы, старость — это естественно! Согласитесь: ребенок, появившись на свет, тотчас начинает стареть, держась за родительский пальчик, делает первые шажки по дороге на кладбище. Разве не так? Беда в том, что старость, как любая болезнь, вечно не во время.
