Из сборника Камерная музыка*:
* Стихи Дж. Джойса даны в переводах Г. Кружкова и А. Ливерганта.
The twilight turns from amethystTo deep and deeper blue,The lamp fills with a pale green glowThe trees of the avenue.The old piano plays an air,Sedate and slow and gay;She bends upon the yellow keys,Her head inclines this way.Shy thoughts and grave wide eyes and handsThat wander as they listThe twilight turns to darker blueWith lights of amethyst.
Вечерний сумрак — аметистВсе глубже и синей,Окно мерцает, как светляк,В густой листве аллей.Старинный слышится рояль,Звучит мажорный лад;Над желтизною клавиш вдальЕе глаза скользят.Небрежны взмахи рук, а взглядРаспахнут и лучист;И вечер в россыпи огнейГорит, как аметист.
Из сборника Пенни за штуку:
SIMPLES
О bella bionda,Sei come l'onda!Of cool sweet dew and radiance mildThe moon a web of silence weavesIn the still garden where a childGathers the simple salad leaves.A moondew stars her hanging hairAnd moonlight kisses her young browAnd, gathering, she sings an air:Fair as the wave is, fair, art thou!Be mine, I pray, a waxen earTo shield me from her childish croonAnd mine a shielded heart for herWho gathers simples of the moon.
ЛУННАЯ ТРАВА
О bella bionda,Sei come l'onda!Узором зыбких звездных блестокУкрасит ночь свою канвуВ саду, где девочка-подростокСбирает лунную траву.На волосах роса мерцает,Целует веки ей луна,Она, сбирая, напевает:О, ты прекрасна, как волна!Как залепить мне воском уши,Чтоб этот голос в сердце стих,Чтобы не слушать мне, не слушатьЕе напевов колдовских!
Из сборника Избранные стихотворения — стихотворение написано по случаю рождения, внука поэта, Стивена:
ЕССЕ PUER
Of the dark pastA child is bornWith joy and griefMy heart is torn.Calm in his cradleThe living lies.May love and mercyUnclose his eyes!Young life is breathedOn the glass;The world that was notComes to pass.A child is sleeping:An old man gone,O, father forsaken,Forgive your son!
ECCE PUER
Из бездны вековМладенец восстал,Отрадой и горемМне сердце разъял.Ему в колыбелиПокойно лежать.Да снизойдетНа него благодать!Дыханием нежнымТеплится ротТот мир, что был мраком,Начал отсчет.Старик не проснется,Дитя крепко спит.Покинутый сыномОтец да простит!
Джойс увлекся стихосложением в самом нежном возрасте, а в девять уже написал политическую миниатюру "Et tu, Healy", так восхитившую отца, что он размножил ее в типографии и разослал друзьям, знакомым и даже папе римскому. В Камерной музыке мы не обнаружим следов новой эстетики Джойса — это вполне традиционная добротная поэзия ирландского возрождения.
Тем не менее уже в первом стихотворном сборнике, главная тема которого становление и оформление внутреннего "я" художника, чувствуются грядущая революция в языке, искрометная музыкальная стихия, в которой слово неотделимо от ритма. В стремлении вслед за Йитсом* приобщиться к кельтским источникам, Джойс пытается воссоздать форму и стиль древних текстов. Лейтмотивы 36 стихотворений Камерной музыки — эйфория любви, страх ее утраты, драматичность предательства любимой, одиночество и внутренний разлад лирического героя. Уже здесь налицо характерное для зрелого поэта снижение высокого, вызов "удручающей обыденности жизни". Помимо кельтских источников, в сборнике слышны библейские реминисценции Песни песней, лирики елизаветинской эпохи, свифтовской иронии, тем и находок французских "проклятых поэтов".
* Отзвуки Йитса прослушиваются в Камерной музыке.
В Стихотворениях по пенни за штуку автор широко пользуется приемами английского аллитерационного стихосложения, синтаксическими повторами (характерными для елизаветинской лирики), возможностями верлибра. Эта любовная лирика чрезвычайно богата звуковыми и зрительными образами, симфонична по звучанию.
ДЖОЙС И РОССИЯ
После Улисса надо заново читать Пушкина, Достоевского и Толстого.
Автор
В отличие от многих европейских корифеев, влияние русских писателей на Джойса менее значительно, намного меньше, чем его впечатления от самой России и ее трагической истории. Джойс часто отождествлял Ирландию и Россию, имея в виду не только бесправие, отсталость, убожество, но и менталитет: "кельтский ум и славянский во многом схожи". Не желая возвращаться на родину, он отказывался от поездки в Россию.
Конечно, человек, впитавший мировую культуру, не мог пройти мимо русской, некоторое время даже изучал язык (наряду с десятком других языков) — отсюда славянский пласт Поминок, в которых около 600 слов и выражений заимствовано из славянских наречий. Однако, судя по свидетельствам современников, русский он знал плохо, а с произведениями русских писателей знакомился в переводах.
Джойс был поклонником Стравинского; в Париже, куда переехал в июле 1920-го по рекомендации Паунда, встречался с Кандинским, Замятиным, Эльзой Триоле (русской женой Арагона). У него было несколько мимолетных встреч с Эренбургом, Эйзенштейном, Набоковым, Вишневским, несколькими менее известными выходцами из России, но они напоминали наезды любопытных в Ясную Поляну, и не оставляли значительного следа в его душе.
Хотя количество русских литературных аллюзий увеличивалось от романа к роману и достигло максимума в Поминках, их не следует переоценивать: скажем, еврейских аллюзий у него значительно больше.
Россия привлекала внимание Джойса "ирландскими" параллелями и темой "жестокости и страсти". Ехидничая по поводу СССР, он сказал Всеволоду Вишневскому, что Шекспир потому пользуется в России успехом, что в последнем акте убивает всех королей. На вопрос Вишневского, как он относится к СССР, последовал лаконичный ответ: "Никак!".
Из русских писателей Джойс был знаком с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Островским, Толстым, Достоевским, Кропоткиным, Бакуниным, Чеховым, Горьким, Арцыбашевым, Леонидом Андреевым, но наибольшее впечатление на него произвел Лев Николаевич Толстой, особенно своими рассказами. По мнению Н. Корнуэлла, которое представляется мне в высшей степени справедливым, если бы Джойс лучше знал воззрения Толстого, то, скорее всего, он с наслаждением стал бы ниспровергать нетерпимость и авторитарность яснополянского Саваофа.
Мне представляется, что никак не следует преувеличивать влияние русских на Джойса хотя бы в силу отрывочности и избирательности его знания нашей литературы. Скажем, Тургенева Джойс считал второразрядным прозаиком, пользующимся (как и Томас Харди) незаслуженно высоким литературным авторитетом.
Отношение Джойса к Достоевскому неоднозначно: с одной стороны, Джойс судил о русской душе, русской "жестокости и страсти" по Достоевскому, с другой, горячечная атмосфера Достоевского, его истерический стиль и авторская позиция вызывали у него, человека иного характера и менталитета, внутренний протест. "Джойс рано вынес реальности Достоевского вотум недоверия и придерживался его до конца" (С. Хоружий).
Не раз и в разные годы он (Джойс) высказывался о том, что у Достоевского нереальные герои сознаются в выдуманных преступлениях, что в "Преступлении и наказании" нет ни преступления, ни наказания, и т. п. И стоит заметить, что это психологическое неприятие отнюдь не есть реакция на "достоевщину" (горячечность, истеричность, эпилептичность…) со стороны "нормального" и своею нормальностью ограниченного сознания. Авторская психология Джойса никак не может хвастать "нормальностью", это психология явного невротика, вся построенная на дисбалансе, на отклонениях, сдвигах, деформациях: мазохизм, мания предательства, комплекс невинной и благородной жертвы… Эффект психологического отталкивания, ощутимый в его отношении к Достоевскому, — отталкивание не нормы от отклонения, но двух разных отклонений. Но стоит все же сказать, что этот эффект не доходил до принижения роли Достоевского в современном искусстве. В двадцатые годы, когда эта роль была особенно огромна, Джойс в своих разговорах признавал, что Достоевский — "человек, который более, чем другие создал современную прозу" и "это его взрывчатая сила сокрушила викторианский роман"; он сообщал даже, что "Карамазовы" и, в частности, Грушенька, произвели на него глубокое впечатление.
И все же Толстого Джойс ценил выше, почти так же, как Флобера: "Толстой — изумительный, великолепный писатель. Он никогда не скучен, не глуп, не утомителен, не педантичен, не театрален. Он выше других на две головы".
