Флан Гарб косился в сторону, и Мерсер не сразу понял, куда он смотрит. В углу, укутанная полотном, как угрюмый призрак, затесавшийся не в свое время суток, высилась педальная арфа – новейший инструмент, выписанный Ораном для развлечения все той же утонченной компании. Так и не опробованный.
– Кстати, относительно Орана все время говорилось, что он в «круг» не входил, – попробовал Мерсер успокоить Гарба. Но без особого успеха.
– Ты что, всерьез в это веришь? В то, что в наше время кто-то занимается магией и весь этот треп про древнее величие Карнионы, от которого у меня всегда уши вяли, – попытка возродить старинные языческие обряды?
– Неважно, во что я верю, важно, во что верят они. На самом деле о древних карнионских обычаях они понятия не имеют – я проверял. Все их «язычество» – сплошной вымысел, сдобренный не вполне дозволенными развлечениями и баловством с зельями. В это верить легко и удобно.
– Но в чем тогда различие между колдовскими обрядами и, как ты выражаешься, салонными играми?
– Салонные игры не приносят выгоды. А здесь игра велась не бескорыстно. И есть еще что-то, помимо денег. Ощущение собственной исключительности, власти над другими.
– По-моему, это пустые разговоры. И ты опять метишь в госпожу Эрмесен. Она, конечно, женщина властная, с этим не поспоришь. Но ради такой власти не стоит травить людей – достаточно отравлять им жизнь.
– Никуда не денешься. Все сходится на ней. – Он не хотел объяснять Флану, что его стремление встретиться с Ораном могло подтолкнуть Соримонду к решительным действиям. Чтобы не допустить встречи, она попыталась избавиться от Мерсера (Роуэн, кажется, был против, потому и уговаривал Мерсера отправиться с ним в гостиницу – хотел вызволить его из ловушки, а не заманить туда), а когда попытка не удалась, сумела использовать эту неудачу к собственной выгоде. Нашелся предлог посетить Орана и добить его.
Гарб не отступался.
– А что, это и есть салонные игры? Не более того? И то, как оно выглядит, и есть то, что выглядит… не умею сказать получше. Не учен-с. За это благородная госпожа Дюльман и презирает нас, провинциальных дураков. Куда нам до ихней скельской тонкости…
– Погоди! Как ты ее назвал?
– А ты как будто только что проснулся. Здесь все эту трогательную историю давно наизусть выучили. Ну, знаешь – муж, сын умерли, вот она себе и вернула девичью фамилию, чтоб не напоминала о печальном. Соль, ясное дело, в том, что фамилия Эрмесен познатней и подревней…
– А фамилия Дюльман тебе ничего не говорит?
– Конечно, говорит. Скельские патриции, не такие, правда, богатые, как Оран, но при деньгах…
– А ты давно последний раз был в Скеле?
– Лет двенадцать назад. Я говорил тебе – все последние годы привязан был к Открытым Землям… а что?
– Не знаю, кого из нас бить – тебя… или себя самого, за то, что не спросил раньше, как ее на самом деле зовут. А должен был. Скельская вдова!
– Не тяни, ради бога. Что такого я сказал?
– Ты в Скеле давно не был, от тамошних дел отстал. А газеты и летучие листки, как я понимаю, сюда не доходят. Да и вряд ли попала эта история в печать… Я-то в Скеле в последние годы бывал неоднократно. И свел знакомство с лейтенантом тамошней полиции. Был у нас с ним разговор о преступлениях, оставшихся без наказания. Потому как доказательств не было. И рассказал он мне историю, не слишком красивую. Молодой патриций Дюльман подал жалобу в парламент Карнионского нобилитата на свою мать. За то, что, мол, после смерти отца транжирит с любовником семейное состояние. И добился ее ареста. С любовником он поступил проще – нанял какого-то бретера из отставных офицеров, тот вызвал галантного кавалера на дуэль и убил. Но у вдовы Дюльман были друзья и высокие покровители. Они добились ее освобождения из тюрьмы. Мать с сыном примирились, стали жить одним домом… но не прошло и года, как молодой Дюльман скончался. После тяжелой болезни. Рассказчик считал обстоятельства его смерти подозрительными, однако начальство не поощрило его расследований, тем более что вдова Дюльман вскоре покинула Скель, и никто о ней более не слышал. Поговаривали, что она ушла в монастырь, однако мой приятель к этим слухам относился без доверия. «Уж если она удалится в монастырь, то в мужской», – говорил он. Сам он, безусловно, считал вдову отравительницей. Но не имел доказательств.
Гарб слушал, все более мрачнея.
– Нужно вызывать Бергамина и его людей? – сказал он, морщась.
– Но у нас тоже нет доказательств.
– Поищем. Ты мне все про яды толковал… я тоже не вчера родился. Чтоб такое изготовить, нужны условия, иначе сам отравишься. Свинец, ртуть… это вам не травки-корешки сушеные.
– Она могла получать все необходимое с Побережья. Через Роуэна.
– Роуэн здесь слишком редко бывал. Дай бог, если раз в году. Но коли все именно так, как ты предположил, связь у них должна быть налажена… Нет, я тебя решительно не пойму! Ты три дня убеждал меня в виновности госпожи Эрмесен… тьфу, не знаю, как теперь ее называть… и в необходимости сделать у нее обыск. А когда я проникся, сам же начинаешь себе противоречить.
– Я не противоречу. Я предостерегаю против чрезмерных надежд.
– Чепуха! Кто ищет, тот находит. Зовем Бергамина и его команду!
* * *
К собственному сожалению, Мерсер оказался прав. Они не нашли в особняке Эрмесен ничего даже отдаленно напоминающего химическую лабораторию. Хозяйка встретила незваных гостей с гораздо большим хладнокровием, чем ее подруга, и держалась во время обыска с ледяной надменностью. Правда, когда Бергамин обратился к ней «мадам Дюльман», самообладание на миг изменило ей. Рот дернулся, на гладком холеном лице обрисовались складки.
– Пытаетесь оживить старые скельские сплетни? – бросила она Мерсеру.
– Нет, сударыня, события в Скеле нас не интересуют, – вежливо ответил он. Вежливость была вынужденной: Открытые Земли находились под иной юрисдикцией, и Бергамин не имел права расследовать преступления, совершенные в Скеле.
Вьерна-Соримонда Дюльман-Эрмесен (почему у всех женщин, замешанных в эту историю, по нескольку взаимозаменяемых имен?) также, без сомнения, об этом знала. Чем и объяснялось ее хладнокровие.
Определенные надежды Мерсер связывал с книгами и письмами. Увы, что касается книг, здесь не было иных изданий, кроме тех, что можно увидеть на полках любого благополучного дома в Карнионе. Томики стихов и старинных новелл, на нынешний вкус порой весьма фривольных, – но карнионские нравы вполне допускали такое чтение. Ничего такого, что выдавало бы интерес хозяйки к славному языческому прошлому Древней Земли. Даже дозволенного Церковью «Апокрифа святого Хамдира» здесь не нашли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
