Они вошли во флигель, который продолжали осматривать солдаты. Миновали мастерскую с печью, формами и токарным станком. На полках лежали груды заготовок – оловянных и каменных. Ян Таппер действительно изготовлял пуговицы – что может быть безобиднее такого ремесла?
Хозяин мастерской лежал в соседней комнате. Кто-то из солдат приволок простыню и прикрыл его тело. На грубом полотне проступало красное пятно – не слишком большое, шилом невозможно нанести широкую рану.
Полки и стол были заставлены разнообразными сосудами, стеклянными и металлическими. Все плотно закрытые – вероятно, это сделал Гарб.
Мерсер нагнулся и приподнял край простыни с лица пуговичника – не более бледного, чем оно было при жизни, и теперь ясно почему. Свинцовые пары… Бергамин прав: фельдшеру здесь делать нечего. Однако этот человек, несмотря на изможденный вид, должен был отличаться недюжинной силой. Шило пробило дыхательное горло насквозь и застряло в основании позвоночника. Выпрямившись, Мерсер увидел, что один из солдат пытается открыть стоящий на рабочем столе ларец.
– Стой! Оставь!
Ошеломленный солдат замер на месте. Мерсер взял ларец у него из рук. Указал на маску, лежавшую на столе, – похожую на те, что используют литейщики, но стеклянную.
– Слышал я про такие вещи, а вижу впервые…
– Что это? – полюбопытствовал Гионварк.
– Надевается, чтобы не вдохнуть случайно порошок или испарения, когда работают с сильными ядами. Не знаю, что там, в ларце, но я бы без мер предосторожности открывать не стал.
Никто не возразил.
– Итак, мы нашли, что искали, – подытожил Гарб.
– Не сказал бы. Яд, которым отравили Орана, был изготовлен здесь. Но у нас по-прежнему нет доказательств причастности к этому Вьерны Дюльман.
– Лейтенант говорит, она удрала – разве это не доказательство?
– Удрала. И Таппер, как верный слуга… сообщник… или кто он ей был, сделал все возможное, чтоб задержать нас. Мы не сможем его допросить. Но это и не нужно. Она сама сказала достаточно: «Ни подземелий, ни подземных ходов в этом доме нет!» Значит, они есть в другом доме. Здесь.
Они нашли вход в подземелье – в помещении, служившем пуговичнику складом. Люк был заставлен ящиками, однако они легко сдвигались, а вниз вела добротная лестница. Всего в подземелье было четыре комнаты, где стены и пол были обшиты деревом, а также выстланы коврами, чтобы уничтожить свойственную подвальным помещениям сырость. Это не вполне удалось, вдобавок сильно пахло какими-то курениями, наподобие тех, что госпожа Эрмесен имела обыкновение жечь в гостиной, и еще чем-то жирным и, как показалось Мерсеру, тошнотворным. Солдаты запалили факелы, и стали видны полки на стенах, лари и еще какая-то мебель, назначение которой было непонятно. В той комнате, куда зашел Мерсер, обнаружилась жаровня. На ее поверхности застыла какая-то субстанция – растопленный воск или жир. Рядом было нечто, напоминавшее верстак, над которым был закреплен целый набор игл и сверл, сделавший бы честь опытному ремесленнику, хирургу или палачу. Но более всего заинтересовал Мерсера предмет, лежавший на верстаке.
Ввалился Гарб.
– Слушай, тут нашли какие-то бумаги. Разобрать, правда, пока ничего нельзя, но, может, ты прочитаешь? Я думаю, это и есть письма… что это у тебя?
Мерсер держал в руке башмак – простой, крепкий, судя по размеру – женский. На грубой коже темнели пятна, и это не была грязь. Башмак пытали, как живое существо, – кислотой и огнем.
– Я тебе о важных вещах говорю, а ты на этот старый обносок уставился.
– Возможно, этот обносок – самое важное из всего, что мы здесь нашли.
– Издеваешься, что ли? И вообще, что-то ты слишком спокоен. Этот злыдень себя порешил, отраву нашли, главная убивица сбежала, а тебе – хоть бы хны. Как будто знаешь, где ее искать.
– Конечно, знаю, – сказал Мерсер. – В монастыре Святой Евгении.
6. Слишком много женщин в летах
Было решено, что в погоню за сбежавшей преступницей вместе с солдатами отправятся Мерсер, Бергамин и Хольтвик. Гионварку было поручено препроводить в крепость тех, кто был обозначен в списке Мерсера как Драгонтина, Айма, Босетта, Сенап и Ватран, остальным же из этого списка – воспрепятствовать покинуть город. Флан Гарб тоже пока оставался в Галвине. Он хотел присутствовать при более тщательном обыске флигеля, лавки, мастерской и повторном обыске дома Эрмесен. Похоже, он надеялся найти в одном из тайников похищенный реликварий. Но Мерсер сомневался, что ему это удастся, и Флан сам был в этом виноват. Он не объявил о пропаже. Тех, кто выезжал из города, никто не обыскивал, и драгоценность можно было беспрепятственно вывезти. Теперь, однако, Бергамин намерен был проявить бдительность. Багаж всех выбывающих велено было досматривать на предмет содержания в нем подозрительных вещей и писем. О том, чтобы ничего подобного не ушло с грузовыми подводами, отправляемыми с завода, обещал позаботиться Гарб.
И снова Мерсер подивился спокойствию и уверенности Бергамина. Такие понятия, как колдовство и возрожденное язычество, явно его не волновали. Но были найдены несомненные доказательства уголовного преступления, а значит, он обязан поймать виновных и доставить их в крепость. Дальнейшим пусть занимаются следствие и суд.
Казалось, его нисколько не смущает, что в деле может быть замешана его сестра. Был ли он так уверен в невиновности Магдалины? Или чувство долга в нем сильнее братской привязанности? Мерсер склонялся к первому предположению.
Эверт Хольтвик, вопреки своей обычной флегматичности, развел бурную деятельность, готовя отъезд. Ему было стыдно своей слабости и хотелось побыстрей убраться подальше от места, где все это произошло.
Хотя госпожа Эрмесен благодаря своей прыти и преданности сообщника получила большую фору, надежда нагнать ее еще оставалась – конечно, в том случае, если Мерсер правильно угадал направление. По здешним дорогам у всадника есть шанс нагнать карету, разумеется, если под всадником не самая дохлая кляча и он не вылетает из седла.
Солдаты и офицеры Галвинского гарнизона большей частью несли службу пешими. Верхом они выезжали, лишь когда несли дозор вне города.
Само собой, лошади у Галвинского гарнизона отличались скорее силой, чем изяществом. Это касалось коней и у офицеров, и у рядовых.
Бергамин, сутулясь, восседал на гнедо-соловом мерине. Как при такой посадке можно прочно удерживаться в седле, Мерсер не понимал, но капитану чудом удавалось. Молодцеватости в нем не было, это верно, и Мерсер не удивился бы, узнав, что Бергамин ни разу в жизни не дрался на дуэли и вообще не обнажал шпаги, кроме как для ежедневных экзерсиций. Но для него, как для дворянина, военная служба была единственной возможной формой существования, и никакая увлеченность литературой не могла этого заменить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
