Конечно, отсутствие прямых доказательств – это тоже доказательство. Госпожа Эрмесен семь лет живет в Галвине и не ведет переписки ни с родственниками, ни с друзьями – иначе в Карнионе не считали бы ее бесследно пропавшей. А такое возможно лишь тогда, когда намеренно желают скрыть свое местопребывание. Но Роуэн – с ним-то она должна была поддерживать связь. Когда же ей предложили предъявить свою переписку, она не ответила презрительным отказом, как подобает аристократке, но указала на шкатулку, где лежала пачка исписанных листов, оказавшихся на поверку разнообразными счетами, приглашениями на обеды и ужины и посланиями из монастыря Святой Евгении с просьбами о пожертвованиях. Между тем дама вовсе не чуждалась эпистолярного жанра – Мерсер сам получал от нее письмо. Следовательно, настоящая переписка была либо уничтожена, либо укрыта в другом месте.
Но вряд ли соображения Мерсера могли служить доводом для Бергамина. Тот держался хорошо, но обыскивать дом благородной дамы – не то, что растаскивать по камерам передравшихся заводских рабочих и ломовых извозчиков. Бергамин явно предпочел бы последнее.
Будь на его месте служитель церкви – он, без сомнения, нашел бы, за что зацепиться. Языческая статуя в гостиной – прекрасно! Проверить по календарю, в какие дни происходили приемы у мадам Эрмесен, и доказать, что нечестивые сборища призваны были оскорбить христианские праздники, – без труда! Даже пресловутый базилик, наверное давно отправившийся на кухню, пошел бы в ход: ведь базилик – трава, с помощью коей призывают злых демонов. Не говоря уж о крапиве.
Но на месте Бергамина был Бергамин, который обязан был испытывать неловкость, копаясь в письмах и заглядывая за портьеры. Мадам Эрмесен еще больше подогрела это чувство. Она не стала откровенно оскорблять коменданта, но ледяным голосом заметила:
– Не дело капитана императорской службы заниматься инквизицией.
А корнета, вместе с двумя солдатами спустившегося в подвал, столь же холодно предупредила:
– Вы напрасно тратите время. Ни подземелий, ни потайных ходов в этом доме нет.
И точно – не нашли там ничего, кроме колбас, солений и окороков. Солдатам, возможно, это открытие было приятно, но пользы следствию оно не принесло.
Они ушли ни с чем. Правда, Мерсеру казалось, что в лице провожавшей их хозяйки не было торжества. Руки и губы ее мелко дрожали. Стоило задержаться еще на полчаса – и с ней бы началась истерика. Но они не задержались. Бергамин отпустил своих людей во главе с корнетом, сами они отправились в особняк Орана.
Флан Гарб был зол почище вновь спущенных со сворок сторожевых псов, что, впрочем, не помешало ему приказать принести вина. Пожалуй, при таком настроении пригодилась бы и аквавита, но даже десять лет, проведенных в Открытых Землях, не вытравили в нем южных привычек.
– Святая Айге! Во что ты нас втравил, Мерсер? Ведь завтра же позору не оберешься. Она и в суд подаст, хоть и отравительница, с нее станется.
– Не подаст, – уверенно сказал Мерсер. – Начнет метаться… Поэтому, капитан, я посоветовал бы проследить за ней. И вообще приставить людей следить за домом Эрмесен… и прочих из того же круга.
– Мои люди такому не обучены, – хмуро возразил Бергамин. – Только провалят дело. Я мог бы допросить прислугу, но… – Он внезапно осекся. И это было совсем не похоже на приступы смущения, одолевавшие Бергамина в обществе. – Но мне это не нравится. Тогда, в Эрденоне… – Он снова замолчал. Взял бокал и начал пить, не намереваясь продолжать разговор.
Он вспомнил отроческие годы в Эрденоне, когда в правление Дагнальда, а затем Вирс-Вердера из слуг выбивали показания против хозяев, догадался Мерсер. И невольно почувствовал симпатию к коменданту-сочинителю. Не торопись, сказал он себе, не исключено, что Бергамин нарочно придумал эту отговорку, потому как сам замешан в деле. Или догадывается, что его сестра причастна.
– Поступайте как сочтете нужным, капитан. – Гарб махнул рукой. – Черт его знает, что еще будет… – Он хмыкнул. – Да, черт, наверное, знает.
Бергамин никак не прореагировал на последнее замечание. Исполняя обязанности коменданта, сочинитель напрочь отключал воображение. Чего Мерсер, не будучи литератором, никак не мог себе позволить.
– Ты можешь переночевать здесь, – сказал ему Гарб.
Причиной гостеприимства, несомненно, являлось стремление высказать Мерсеру все, что он о нем думает, в отсутствие Бергамина. Но Мерсер согласился. Ему хотелось поразмыслить без помех, и в особняке Орана было удобнее, чем на квартире коменданта. Правда, пришлось-таки некоторое время потерпеть нападки Флана.
– Ну, предположим, я согласен, что мадам Вьерна – отравительница. И согласен, что Филобет Сандер и Роуэн были ее сообщниками. Но с чего ты взял, что остальные, кто гостевал в том доме, причастны? Зачем ты пресловутую «Гекатину вечерю» к делу приплел?
– Ты помнишь гребни, которыми эти дамы украсили себя в вечер убийства?
– Вот еще, стану я на всякие побрякушки внимание обращать…
– А я помню. Две рогульки и кружок. Луна нарождающаяся, полная и умирающая. Символы Гекаты, с которой иногда отождествляют Великую Матерь карнионцев.
– И это все? Сказать кому – засмеют, со свету сживут… Гребни! Как в сказочке: «… и бросила она за спину гребень, и вырос на том месте густой лес…» Лучше бы цеплялся за случайное отравление на заводе. Мне тут мэтр Фебур книжку дал, Парацельсово сочинение – «О болезнях рудокопов и литейщиков». Больше ста лет назад написано, а до сих пор пробирает. Я могу понять, почему эта женщина могла убить сына. Это мерзко, но объяснимо. Но хозяина-то ей зачем травить? Он тратил на нее деньги, пока был жив, а по завещанию ничего не оставил. Так что он ей полезнее был живой.
– Вот видишь – ты тоже заметил: разумных причин для убийства Орана нет. Все основания – за пределами разума. Они могут родиться как раз среди таких людей, что создают колдовские круги и тешатся иллюзиями насчет возрождения язычества. Они не могут быть разумны, но могут быть очень хитры. И все же я бы согласился с тобой, если бы не ограбление часовни.
– Да! Ты еще не сумел внятно втолковать мне, при чем здесь это.
– Отец Тирон рассказал мне, что до начала этого года пресловутый реликварий находился под спудом. Вряд ли кто-нибудь в Галвине, кроме Орана и священника, знал о его существовании, так?
– Еще я знал. Поскольку в мои обязанности входит ведать основными ценностями дома. Но честно говоря, не припомню, чтоб я кому-нибудь про эту штуку рассказывал.
– Может быть, знал Роуэн. Но поскольку о реликварии много лет не было известий, бывший владелец не был уверен в его местонахождении. Но когда Оран извлек реликварий на свет, сообщил о нем властям, он привлек внимание тех, для кого эта вещь представляла особую ценность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
