в подарок горшки с кашей, зерном, принесут живых кур. Опять будут его расспрашивать про сарацин и булгар, но он был готов все рассказать словенским молодухам с самого начала, лишь бы первый пир Вито в ее собственном доме прошел хорошо и весело. Серебро на полке, узорная шелковая занавесь у лежанки, полные разным добром лари у стен – все это радовало его лишь потому, что Вито получит достойное окружение. Не скажет, что он силой увез ее из дома и от родных, чтобы ввергнуть в бедность и бесчестье.
С тех пор как вывели корову, изба переменилась. Пол засыпали свежей соломой. Уже перенесли все пожитки, приданое Вито, постельники и всякие настилальники, лари и посуду. Вечером, как стемнело – темнота в эту пору приходит рано, – все родичи явились на новый двор. В избу первой вошла Илетай – хорошо, что в своей семье есть беременная, – за ней Велерад внес дочку. Глядя на него, Свен прямо видел, как вскоре тут заведутся его собственные дети. За ними вошла Вито – новая хозяйка, для нее по соломе расстелили белое полотно, и она по пути через избу, смеясь, разбрасывала горстями пшеницу и шеляги. Вон они, поблескивают в свежей соломе. Свен усмехнулся: по серебру ходить будем! Потом Альмунд внес огонь, а Радонега – дежу с тестом. Дежа вон стоит в красном углу, огонь пылает в печи. Теперь здесь есть все – огонь, хлеб, дух богатства и плодовитости. Осталось ему, хозяину, провести здесь ночь, и завтра в ожившем доме можно принимать гостей. И хозяйка придет, чтобы наконец остаться. Прошло то время, когда Свен смотрел на Вито как на ребенка, – теперь его бросало в жар при мысли, что уже вот-вот эта юная госпожа станет ему истинной женой. Для их второй по счету брачной ночи меч по имени Страж Валькирии уже не понадобится. Вон он висит на стене, поблескивая серебром в рукояти, словно тоже рад, что обрел собственный дом.
Кто-то снаружи толкнул дверь, но та была заперта. Свен сбросил ноги со скамьи и по шуршащей соломе пошел открывать. Не удивился: хирдманы едва ли стали бы его тревожить в такую важную ночь со своими делами, но Годо наверняка уже соскучился. Почему бы не посидеть здесь вдвоем, этого обычай не запрещает, а время быстрее пройдет. За время похода братья так срослись, что по отдельности чувствовали себя неуютно.
Свен распахнул дверь, но поначалу никого не обнаружил – на той высоте, где он ожидал увидеть лицо брата, была пустота. Тогда он опустил взгляд и приметил кое-кого куда ниже ростом.
– Это я, – смущенно улыбаясь, сказала Вито.
В полутьме ее глаза были черными, но в них искрилось то же веселое лукавство, так цеплявшее за сердце.
Она знала, что ей еще не полагается ночевать в новом доме… но почему нет? Где хозяин, там и хозяйка. Поначалу предполагалось, что Свен проведет эту ночь один, но Вито, когда после угощения первой лепешкой, испеченной в новой печи, вернулась домой, в такую привычную избу Альмунда, не могла найти покоя. Она как будто забыла часть самой себя в новом доме – самую важную часть. Ее влекло к Свену, тянуло быть рядом с ним, поскорее войти в их общую судьбу. Желание это зрело в ней с того дня, как он вернулся, – поначалу робкое, а потом все более настойчивое. Чем больше она убеждалась, какого достойного человека боги послали ей в мужья в тот давний день у священной рощи Живы, тем сильнее ей хотелось поскорее завладеть им полностью, сделаться с ним одним целым, чтобы смело глядеть в глаза всему свету с гордым сознанием, что она – его истинная жена. Когда твой муж – сокровище, которому должны завидовать все женщины Хольмгарда, глупо сидеть одной, будто девица, даже лишнюю ночь. Ее пробирала дрожь волнения и нетерпения, дольше ждать казалось невыносимым. Вито чувствовала полную решимость заявить свои права как жены и хозяйки. Прямо сейчас. Уж слишком долго она ждала!
– Что ты? – Свен было обрадовался, потом встревожился, не случилось ли чего. – Чего-то забыли?
– Ты забыл меня, – улыбнулась Вито, подбодренная явным проблеском радости в его глазах. – Не страшно тебе тут одному?
– Ну, заходи! – Свен тоже улыбнулся, протянул ей руку и перевел через порог.
* * *
Долгими вечерами перед йолем Олав с приближенными, попивая пиво из новых серебряных чаш, часто толковал о Хельги Хитром и о том, как им следует теперь поступить. Знает ли киевский князь о судьбе своего войска? Своего сына? А о судьбе северян? Если не знает, стоит ли рассказать ему? А главное, как ему, Олаву, теперь поступать, когда Хельги ослаблен разгромом своего войска, торговый мир с хазарами разрушен у них обоих, а зато он, Олав, обрел надежду на торговлю с булгарами, способную возместить все потери и еще обогатить?
Иные предлагали выждать. Посмотреть, что теперь будет делать Хельги, а самим постараться скорее заключить союз с Алмас-каном, пока Хельги не знает о такой возможности. Но по большей части советчики, да и сам Олав, склонялись к мысли все же снарядить посольство в Киев, чтобы обменяться новостями.
– Если на той переволоке они сгинули все, значит, и Амунд плеснецкий тоже погиб, – рассуждал Олав. – И если у Хельги все же есть еще один сын и две дочери, то у Амунда вовсе нет наследников. Если он мертв, то Хельги… не знаю, что он будет делать, но едва ли станет думать о булгарах.
– Через владения Амунда проходит важный путь на запад, к моравам, баварам и далее, – сказал Альмунд. – К уграм и франкам. Если эти земли остались без хозяина, то я бы на месте Хельги обратился сначала к ним.
– Но вернулся ли к Хельги хоть кто-то из его людей? Есть ли у него силы, чтобы позаботиться о своих владениях?
Говоря это, Олав посматривал на сыновей Альмунда. Было ясно, что если ехать в Киев, то кому-то из них, как очевидцам всех событий. Если Хельги Хитрый вовсе ничего не знает о судьбе своего сына Грима, они расскажут ему самое большее, что вообще известно; если речь зайдет о булгарах, опять же, имеет смысл передать ему рассказ из первых рук.
Сыновья Альмунда посматривали друг на друга. Это дело не требовалось делать вдвоем, и оба они молча прикидывали, что поедет, скорее всего, Годо. У Свена больше дел найдется дома – не бросать же молодую жену одну на новом дворе, куда она только что
