В то же время, пока многое, быстро следуя одно за другим, прояснялось для них – прояснялось в особенности для Деншера, – ничто, вероятно, не выступало так выпукло, как странное влияние их теперешних обстоятельств на их отношение к своему нью-йоркскому прошлому. Похоже, что они до сих пор не понимали, как «близки» они стали с самого начала, как будто бы, странным образом, им вспоминалось больше моментов дружеской близости, чем у них тогда хватило бы на это времени. Сейчас их отношения были настолько осложнены тем, что они успели сказать, или тем, чего не сказали, что могли искать – для оправдания столь необычайно быстрого развития – возврата к одному из тех небывалых периодов, в которых благоприятные черты получили свое начало. Деншер вспомнил, что говорилось у миссис Лоудер о ступенях и этапах на жизненном пути человека, пропущенных им в результате его отсутствия, и об ощущении, с которым он впоследствии видит их снова; он припомнил и еще кое-какие вещи и воспользовался случаем, чтобы сообщить обо всем этом Милли. То, о чем он не мог упомянуть, смешивалось с тем, что он рассказал ей, так что, несомненно, было бы трудно определить, какая из этих двух групп играла тут главную роль. Оставаться лицом к лицу с этой юной леди заставляла Деншера сила, естественно присущая самому их положению и действовавшая на каждый его нерв с быстротой тех сил, какие тонко чувствующие люди считают неподвластными контролю. Поток, получивший такое определение после первых же пятнадцати минут в этой комнате, стал для него, если исключить абсурдность сравнения очень малого с несравненно великим, чем-то сходным по силе стремнинам Ниагарского водопада. Не поддающееся критике знакомство умного молодого мужчины с отзывчивой молодой женщиной не могло пойти никак иначе, чем развиваться далее, и предпринятый Деншером эксперимент так и шел, шел и шел. Вероятно, ничто так не способствовало тому, чтобы он шел и шел, как то весьма заметное обстоятельство, что в своих разговорах они ни словом не упоминали о Кейт, хотя если бы перед ними встал вопрос о том, что происходило в последние недели, ничто из произошедшего не могло бы сравниться с явным преобладанием Кейт. Деншер как раз накануне обратился к Кейт за инструкциями о том, как ему поступать по отношению к ней самой, однако его просто коробило от того, как мало она смогла ему сказать. Она, разумеется, предупредила его, что этих инструкций будет недостаточно; но ее правда выглядела совершенно иначе, когда была высказана ему Милли. Это доказало ему, что американочкой фактически манипулируют, однако тут ему пришло в голову, что ему, скорее всего, вполне удобно будет снова расспросить Кейт. Ему хотелось бы поговорить с ней, прежде чем идти дальше, выяснить, действительно ли она хотела, чтобы он добился именно такого успеха. Понимая эту разницу, как мы уже сказали, он заново осознал, что – естественно – может сделать свой визит очень кратким и больше его не повторять; однако самым странным в происходящем было то, что доводы против такого исхода возникли бы как раз из прелестно красноречивых маленьких обиняков Милли Тил.
Конечно, они вполне могли быть опрометчивыми, поскольку усиливались тем, что она поступала, основываясь на воспринятых ею заверениях. По поводу этих заверений она явно нисколько не колебалась, ибо разве они не обладали тем достоинством, что давали ей шанс? Деншер ясно представлял себе, чувствовал, как она это восприняла: это был шанс – не более того, но и не менее – помочь ему, насколько позволяла ей ее свобода. С этим шансом и оставила ее Кейт: «Выслушать его? Мне? Ни за что! Можешь делать с ним, что тебе заблагорассудится». Что Милли «заблагорассудилось» делать, как мы видим, то она и делала: беглый взгляд нашего молодого человека на это значил для него не менее, чем значил бы беглый взгляд на особую жестокость разрыва с этой девушкой. Такой выбор издавал застенчивый аромат героизма, поскольку ему нисколько не способствовала проблема расставания с Кейт. Милли вела бы себя так же очаровательно с Кейт, как и с ее обожателем; она вытерпела бы любую боль, какую мог причинить ей самый вид – если бы она продолжала видеться с ними – обожателя, брошенного ею самой в объятия обожаемой. Вряд ли потребовалось бы что-то еще, чтобы заставить его задуматься, не столкнулся ли он сейчас с одним из тех редких случаев экзальтации – пищи для литературы, для поэзии, – когда счастливая судьба мужчины с женщиной, которая его не любит, решительно устраивается с помощью той, что любит его? Казалось, Милли сказала себе: «Ну что ж, он хотя бы сможет встречаться с ней в моем обществе, если это что-то для него значит; так что мне ничего не остается, как только сделать мое общество привлекательным». Она и не могла бы создать иного впечатления, если она действительно так рассудила. Тем не менее все это не помешало ему вскоре спросить ее так, словно ее собирались забросить в дальние дали:
– А теперь скажите мне, что будет с вами дальше? Не начнете ли вы посещать, один за другим, загородные дома?
Она отвергла эту идею, просто покачав головой, однако выражение ее лица при этом не могло не выдать ему, хотя бы отчасти, ее невысказанное отношение к такой возможности – вероятнее всего, давнее и стойкое, – к действиям такого рода вообще. Во всяком случае, теперь они были не для нее.
– О нет! Мы уезжаем за границу на несколько недель – подышать горным воздухом. Этот план живет с нами уже много дней, нас удерживали здесь последние необходимые дела. Но теперь все уже закончено, и попутный ветер надувает наши паруса.
– Желаю вам легко скользить под этим ветром! Но когда же, – спросил он, – вы предполагаете вернуться?
Милли выглядела ужасно неуверенной; затем, как бы желая исправить что-то, сказала:
– Ну, когда ветер переменится. А что вы собираетесь делать со своим летом?
– Ох, я проведу его за грязной работой, залью его продажными чернилами. Мою работу в вашей стране сочли всего лишь забавой. Видите, какое удовольствие – как у нас считают – может доставить ваша страна. Мой отпуск истрачен.
– Мне жаль, что вам пришлось его истратить, – сказала Милли, – и совсем в другое время по сравнению с нашим. Если бы вы могли поработать, пока мы работали…
– Тогда я смог бы забавляться, когда забавляетесь вы? О, для меня тут разница невелика. И в том и в другом для меня есть понемногу и того и другого – и работы, и забавы. Но вы и миссис Стрингем, с миссис Лоудер и мисс Крой – вы все, – продолжал он, – предавались, подобно чернорабочим или черным невольникам, тяжкому физическому труду. Ваш отдых – это то, что вы заслужили, то, в чем вы нуждаетесь. Мой же труд сравнительно легок.
– Очень верно, – улыбнулась Милли, – но все равно мне мой труд нравится.
– И вы потом не чувствуете себя «вымотанной»?
– Нисколько. Я не чувствую усталости, когда мне интересно. О, я могла бы зайти так далеко!
Деншер призадумался.
– Тогда – почему же не зашли? – ведь, как мне сказали, весь Лондон был у вас в кармане?
– Ну, тут я как бы экономлю: откладываю что-то про запас. Мне такое удовольствие доставляло все то, о чем вы говорите – хотя ваше изложение просто фантастично, – что я осторожничаю по поводу его будущего, о котором не могу не беспокоиться. Мне хочется – просто из интереса к тому, что у меня было и что, возможно, еще будет, – избежать глупых ошибок. А способ их избежать – это отдалиться снова на некоторое расстояние и уже оттуда рассмотреть ситуацию. Я хочу сохранить все это в свежести, – завершила она, видимо сама довольная таким изобретательным ответом. – Сохранить это в свежести, благодаря такой осторожности, вплоть до моего возвращения.
– Ах, значит, вы все же возвратитесь? Можете вы пообещать мне это?
Ее лицо буквально просияло в ответ на его просьбу об обещании, но она сделала вид, что ей надо немного поторговаться.
– Но разве Лондон зимой не слишком ужасен?
Он хотел было переспросить – «для больного?», но его остановила резкость такой постановки вопроса, и он ответил, как если бы она имела в виду светскую жизнь Лондона зимой:
– Да нет… Мне нравится – то одно происходит, то другое; людей становится поменьше, и для нас он обретает то преимущество – если вы зимой сюда приедете, – что мы сможем гораздо чаще вас видеть. Так что, пожалуйста, появитесь здесь снова – ради нас. Если, конечно, речь не идет о климате.
Теперь она выглядела немного серьезнее.
– Если речь не идет о чем?
– Ну как же – о мотивах ваших переездов. Вы только что упоминали, что едете за границу из-за этого.
– Из-за горного воздуха? – вспомнила она. – Ну конечно же – всякому хочется уехать из Лондона в августе.
– Конечно, даже очень! – Он вполне ее понимал. – Хотя я рад, что вы задержались в городе достаточно долго, чтобы мне удалось вас здесь застать. Во всяком случае, – продолжил он, – испытайте нас еще разок.
